Восприятие в рамках «социального пузыря» и избирательность памяти. Откуда столько потомков дворян

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ООО "МЕМО", ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ООО "МЕМО".

Воображаемые сообщества и общественное мнение

Мы часто сталкиваемся с ситуациями, когда человек убежден в том, что «все» думают так или иначе. Часто эти «все» думают так же, как и сам человек. Иногда, когда этот разговор политизирован, в восприятии говорящего, народ начинает думать так или иначе. Более того, народ начинает чего-то хотеть или не хотеть, требовать и оказывается объединен такой волей, которой обладает обычно индивид, а не коллектив, особенно если коллектив велик. В политологии этот феномен объяснен, и к этому относится теория о воображаемых сообществах Бенедикта Андерсена. Он показывает, что национальные или этнические сообщества, как правило, велики, и если в среднем интеракция одного человека охватывает 200 человек, то такое сообщество может включать 50 миллионов (больше, меньше), и один человек чисто физически не может ни знать, ни представлять того, о чем думают другие люди.

Поэтому от имени народа зачастую говорит не то предполагаемое большинство, а “vocal minority”, оно же активное меньшинство, чье мнение может совпадать с мнением большинства, а может и не совпадать или даже противоречить. Также тут могут быть разнообразные полутона. Еще чаще – пассивное большинство не имеет собственного мнения, но выражает мнение, навязанное активным меньшинством. Или вообще никакого мнения не выражает; их чаще всего и не спрашивают.

В то же время, если говорить о национальном вопросе, то правильно было бы отметить, что воображаемое сообщество существует далеко не только в воображении. Социологические опросы позволяют оценить степень консолидации общественного мнения по тому или иному вопросу, а именно в национальном вопросе она часто оказывается очень высокой. Особенно это касается Кавказа и Ближнего Востока.

А вот в социальных вопросах, говоря о народе, люди часто выражают мнение других воображаемых сообществ. Это не нация, а социальная группа. И здесь имеется очень интересный момент: дело в том, что и значение слова «нация» / «народ» в прошлом изменялось. В определенные периоды это могло означать только совокупность бедных или к примеру третье сословие. Об эволюции этого понятия советую послушать интересную лекцию историка Алексея Миллера «Нация или могущество мифа»:

Поэтому, говоря «народ» человек может быть вполне искренен, но восприятие того, чем является этот народ может отличаться. И не следует обманываться тем, что существует уже устоявшаяся терминология. Это ни о чем не говорит: множественные значения и восприятия одних и тех же терминов, в том числе глубоко архаичные, одновременно существуют не только в разных сообществах, но и в лексиконе одного и того же человека. Иногда для выражения этого добавляют прилагательные, как например «простой народ», но и это «костыль» и используется далеко не всегда.

Разрыв между восприятием и реальностью

Разрыв между восприятием и реальностью называют в социологии “Perception Gap”, вследствие чего иногда могут происходить и серьезные политические изменения.

Политический класс Великобритании был настолько убежден, что вариант “Brexit” победить не может, что был просто в шоке, когда это произошло. Но оказалось, что просто все кто за общались с теми, кто «за», а те кто против – с теми, кто «против».

В Армении большинство населения в 2016 году радикально переоценивали распространенность коррупции и взяточничества, по сравнению с фактической ситуацией. Этот разрыв в восприятии был самым большим на постсоциалистическом пространстве. См. также: Результаты антикоррупционной кампании после бархатной революции в Армении.

Есть еще один ярко выраженный пример: оценки численности мусульман в Европе. Как оказывается, большинство европейцев сильно переоценивает количество мусульман в своей стране, оценивая их долю в 5 и более раз выше, чем это было на практике. Реальные количества, а также прогнозы на будущее, можно оценить здесь.

Есть очень множество путей, почему это происходит. В политизированном дискурсе обычно грешат на расизм и троллей. Но это во многом следствие инструментального восприятия реальности. В действительности искажения имеют много других причин. Они включают в себя (но не ограничиваются) следующими:

• Смещение выборки (наличие внутренне гомогенного социального круга с собственным прошлым, настоящим, мировоззрением и целями), как следствие, нечто, являющееся доминирующим мнением внутри определенной группы, начинает членами этой группы восприниматься как мнение большинства, что не обязательно имеет социологические подтверждения,
• Когнитивные искажения, такие как склонность к подтверждению своей точки зрения (confirmation bias), что приводит к репликации множественно высказанного мнения, повтору тезисов, усвоенных в детстве, а также разные вариации иллюзорной корреляции, индукции и дедукции без достаточных для того оснований,
• Эффект контраста (assimilation bias, contrast effect) – если кто-либо на чем-то сильно заострен и имеет точку зрения, далеко отходящую от центристской или нейтральной, то даже нейтральное высказывание он(а) будет воспринимать как пристрастное мнение, поскольку оно далеко отстоит от собственной точки зрения.
• Отсутствие доступа к информации на макроуровне, отсутствие системных знаний о ней, а также отсутствие навыков и методологии для анализа такой информации. Особенно часто это касается статистики. Людям, не имеющим дело с анализом данных, очень сложно понять некоторые закономерности. С другой стороны, data analyst-ы, владеющие этим инструментом, но не разбирающиеся в конкретной науке, материале и локальных особенностях, также не могут правильно интерпретировать уже имеющиеся данные, в каком бы они количестве ни поступили.

Хороший и редкий пример того, как это можно корректно анализировать – это статья “Populism and Polarization in Social Media Without Fake News: The Vicious Circle of Biases, Beliefs and Network Homophily”.

В качестве примера этого, хотелось бы рассмотреть случай с воображаемым ростом численности потомков дворян. В одной из российских онлайн-дискуссий я увидел следующее мнение: «люди редко признаются, что их предки были крепостными, а все больше купцы да дворяне. Кого не спроси - дворяне и купцы, и откуда столько дворян взялось?».

Откуда взялось столько дворян?

Этот эффект имеет место не только в России. Еще более выраженным он является в Грузии, где, как известно, дворян было больше, а их потомками называют себя очень многие. Про Азербайджан не знаю – доля дворян в населении была маленькой, возможно, это работает как-то по-другому. Либо место аристократии заняла интеллигенция. Если азербайджанские читатели прочтут – буду благодарен узнать, что они думают об этом.

В Армении очень мало к моменту прихода России на Кавказ осталось местной аристократии, поскольку она была уничтожена завоевателями, которые не могли мириться с существованием альтернативных систем власти – или в процессе войн. Советская интеллигенция в Армении была слишком многочисленной, поэтому на рост аристократии она не годится. Кроме того, она была ослаблена и дискредитирована в ходе транзита к капитализму и первых лет независимости. Но в ереванском фольклоре аналогичную дворянскому происхождению роль заняло коренное ереванское происхождение.

Тем не менее, если кто-то помнит или конструирует дворянскую идентичность, это имеет несколько причин, общих для всего постсоветского, если не постсоциалистического пространства. Стоит учитывать, что перечисление данных признаков дано не по порядку важности, а скорее наоборот.

Во-первых, это виктимность. Виктимность или автостереотип образа жертвы работает как цементирующий раствор для идентичности. И поскольку аристократия на постсоветском пространстве подвергалась террору на протяжении тридцати лет, виктимное прошлое разделяют все люди, каким бы то ни было образом связанные с ней. Точно так же идентичность чернокожих американцев подкрепляет их виктимность из истории рабства. Эта история не имеет актуальных отзвуков в сегодняшней действительности, но объединяет их общими переживаниями.

При этом, виктимность не только является выражением общей травмы и объединяющего чувства, но и порой – практического интереса. Пострадавшая группа может претендовать на восстановление своих прав, реституцию имущества, или как минимум символическое восстановление общественного статуса. А в жизни это может пригодиться много где – как в виде позитивной дискриминации (affirmative action), применяемой в разных странах, так и в виде символического статуса, дающего некоторое преимущество в различных жизненных ситуациях.

Во-вторых, есть фактор избирательности памяти. Действительно, помнить то, что предки были крепостными крестьянами не всегда приятно – и почти никогда не интересно. Ведь если жизнь предков никак не отличалась от жизни подавляющего большинства, то и помнить особенно нечего. Это не означает, что их намеренно забывают – люди определенной идеологии, например, коммунисты, могут именно на это и сделать акцент. Но чаще всего это не так: точно так же, как человек помнит не каждый свой прожитый день, а лишь самые яркие, и среди предков вспоминаются наиболее выдающиеся.

В-третьих, вновь рассмотрим вопрос выборки. Если в феодальные времена аристократия была распределена по стране относительно равномерно с некоторой повышенной концентрацией в столице и крупных городах, что связано со двором, то сейчас их потомки в куда большей степени сконцентрированы в столице и крупных городах. Основная причина тому – социальные политики времен СССР. После революции 1917 года, многие дворяне и купцы были истреблены, изгнаны или сами бежали за рубеж. К сожалению, точный процент не известен, но учитывая, что детей все же трогали реже, предположу, что потомки примерно половины дворян живут в России и сегодня. Но если до 1917 года аристократия жила довольно обособленно и межсословные контакты с мещанами и крестьянами серьезно ограничивались, то после 1917 все межсословные барьеры были надежно сломаны. Из-за этого интенсифицировалось смешение населения и внутрисословные браки, вероятно, заключались редко. А это по сути удваивало долю потомков этих сословий в каждом поколении. Кроме того, они концентрировались в столицах и крупных городах, поскольку, будучи более образованными, лишь там могли реализовать себя в сфере услуг, интеллектуального труда и управления. Попробуем оценить их количество до революции. У нас под рукой есть данные переписи 1897 года.

Сословный состав Российской империи в 1897 году, тыс. чел.

Источник: Приложения Демоскопа, перепись 1897 года, сословный состав

Если предположить, что доля эндогамных браков в пределах первых трех сословий в таблице, после 1917 года составляла 20%, а экзогамных браков – 65%, а живут лишь потомки половины живших до революции представителей привилегированных сословий, и рождаемость в эндогамных браках была на 20% ниже средней, а в экзогамных – на 10% ниже средней, при 15%ной бездетности (против 5% для остальных групп), то при среднем шаге поколения в 22 года, можно предполагать, что на территории бывшей Российской империи в числе родившихся в первой половине 1980-ых гг., примерно 3.2% или каждый тридцатый имеет предков из числа привилегированных сословий. Вероятно, не все знают об этом, но, скорее всего, об этом знает большинство из них. В крупных городах, однако, этот процент будет выше в несколько раз, причем как знающих свою родословную, так и собственно потомков вышеуказанных социальных групп. Как следствие, в определенных сферах встретить потомков указанных сословий достаточно легко – примерно это может быть вплоть до каждого пятого в отдельных случаях. Людей, изобретающих свою родословную с нуля не считаем (хотя, представляется, что среди самых активных таковых должно быть немало).

Грант Микаелян