Политическая экономия предпосылок "Бархатной революции": неравенство и восприятие коррупции (2)

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ООО "МЕМО", ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ООО "МЕМО".

Окончание. Начало: Политическая экономия Армении, социально-экономические проблемы и причины «Бархатной революции» 2018 года (1)

3.1. Богатые становились богаче, бедные – беднее? Неравенство в предреволюционной Армении

3.1.1. Неравенство: дискурс и проблематика

Неравенство является одной из ключевых проблем многих развивающихся обществ. В большинстве развивающихся стран уровень имущественного неравенства, неравенства по потреблению и неравенства по доходам заметно выше, чем в развитых странах. Исследования, проведенные в последние годы, свидетельствуют о том, что неравенство по доходам опирается в первую очередь не на разность в приложенных усилиях, а на разность в возможностях, как внутри одного общества,[1] так и на глобальном уровне[2].

Фраза «богатые становятся богаче, бедные – беднее», относящаяся к концепции Карла Маркса об обнищании пролетариата, получила «вторую жизнь» на постсоветском пространстве после перехода к рыночной экономике. Эта фраза представляет широко распространенный нарратив многих постсоветских обществ, включая Армению. В долгосрочной перспективе этот нарратив не отражает измеряемую реальность[3]. Он контр-интуитивен и похож на парадокс Ахиллеса и черепахи: бедные не могут становиться беднее постоянно. Однако в течение определенного периода времени это может происходить в том или ином обществе и вызывать фрустрацию тех групп, чьи доходы не росли, а то и уменьшались на протяжении десятилетий.

К примеру, в США эти тренды выражены с начала 1980-ых гг., вызывая рост неравенства как по доходу[4], так и по состоянию[5]  и снижение медианной зарплаты в реальном выражении[6]. Доля элиты (0.1% населения) в доходах в течение ХХ века имела форму кривой U, снижаясь до 1970-ых гг. и возрастая после этого. Этот тренд противоречит паттерну кривой Кузнеца[7] и позже был описан Бранко Милановичем как «Волны Кузнеца»[8]. Идея, стоящая за волнами Кузнеца предполагает, что существуют долгосрочные периоды роста неравенства, которые в какой-то момент разворачиваются в сторону долгосрочного снижения неравенства; эти тенденции могут циклически повторяться веками.

3.1.2. Рост неравенства в постсоветской Армении

В большинстве стран мира заметен рост неравенства на протяжении последних десятилетий, после падения коммунизма[9], в особенности это относится к постсоциалистическим странам. По сравнению с другими крупными странами и регионами, Россия испытала заметный рост неравенства в начале 1990х гг. Доля нижних 50% по доходам в национальном доходе снизилась с 31% в 1988 году до менее 10% в 1996 и 17% в 2016 г[10]. Исследование о долгосрочных тенденциях неравенства в России выявило, что сегодня уровень неравенства сопоставим, а в отдельных аспектах и выше, чем в последние десятилетия монархии Романовых[11]. Рассмотрим распределение доходов по децильным группам в ряде развитых и развивающихся стран.

Рис. 8. Распределение доходов в Армении и других странах по децильным группам (% от общего дохода)

Примечание: D1 – 10% самых бедных, … D10 – 10% самых богатых.

Как мы видим, наивысший уровень неравенства среди приведенных стран наблюдается в России и Армении, тогда как в Швеции он заметно ниже. Учитывая, что и начальная, и конечная точка в уровне неравенства в Армении и России очень близки, можно заключить, что тенденции в период транзита были похожими. Неравенство в Армении резко выросло в ранние годы транзита к рыночной экономике. Крупномасштабная приватизация, начатая в попытке обеспечить первоначальное накопление капитала, не была задумана как средство расслоения общества: ваучеры (акции) были выданы практически всему населению. Но в результате это привело к концентрации богатства в руках немногих и создало основания для роста неравенства[12]. Одно из свидетельств можно обнаружить в статистике банковского сектора.

Таблица 4. Динамика числа депозитов населения в банковской системе в первое десятилетие транзита

Примечания:

*На конец года

** Соотношение советского рубля к доллару по состоянию на ноябрь 1990 г. взято в размере 1.8 долл., отражая оценку с комбинацией рыночного и официального обменного курса (исходя из использованной Министерством статистики оценки в расчете внешней торговли). За 1995-2001 гг. был использован средний курс за декабрь соответствующего года.

Источник: Статистический комитет Армении[13]

Как видно из таблицы 4, в 1991-95 гг. произошло массовое обесценивание и ликвидация большинства вкладов, существовавших к концу советской эпохи. 83% вкладчиков лишились каких бы то ни было вкладов, а средний размер вклада остальных уменьшился в сто раз. После 1995 года, количество вкладчиков продолжало сокращаться, тогда как средний размер вклада вырос в 27 раз. Учитывая, что по переписи населения 2001 года[14], наличное население составило 3.003 млн чел., а число совершеннолетних в наличном населении составляло 2.072 млн человек, только 15.7% взрослого населения имело вклады в банках Армении, а средний размер вклада соответствовал примерно 9 средних месячных зарплат (за вычетом налогов и социальных выплат).

Стоит отметить, что впоследствии эта тенденция была обращена вспять. В период с 2002 по 2014 г. размер среднего вклада почти не изменился, тогда как количество вкладчиков за тот же период выросло с 0.3 до 2.2 млн. Это связано со все большим вовлечением населения в банковский сектор и демонстрирует некоторое снижение неравенства. Однако степень этих изменений оценить невозможно, поскольку статистический комитет не предоставлял данных о размере вкладов, что не позволяло оценить динамику неравенства капиталов.

Рис. 9. Динамика количества вкладчиков, среднего размера вкладов и объема всех депозитов

Следует учитывать, что приведенные данные указывают не на количество вкладов (их число приближается к 5 млн.), поскольку у одного физического лица может быть более одного вклада, а на количество вкладчиков. Таким образом, к настоящему моменту, банковской системой охвачено все взрослое население Армении, что превышает позднесоветский показатель. Однако размер вклада по-прежнему меньше, чем в 1990 году, а учитывая возросший уровень неравенства, для большинства разница – кратная. Впрочем, стоит учитывать и то обстоятельство, что размер вкладов в позднесоветский период был велик и потому, что деньги было некуда потратить из-за дефицита товаров в торговле.

Помимо косвенных свидетельств о динамике неравенства, существуют и прямые данные. В этом качестве можно использовать коэффициент Gini, децильные коэффициенты и другие показатели. Коэффициент Gini по распределению доходов драматически вырос в Армении в первые годы транзита. Единственной из постсоветских стран, данные которых можно считать удовлетворительными, сохранила низкий уровень имущественного расслоения Беларусь, благодаря специфической экономической политике[15], законсервировавшей многие элементы социализма, но де-факто отказавшаяся от реформ[16].

Таблица 5. Индекс Gini (по доходам) в выбранных постсоветских экономиках

Источники: База данных Povcalnet,[17] Данные национальных статистических служб, База данных WIID 3.4[18], Оценки Всемирного банка

На фоне краха коммунизма, общественное мнение было смещено вправо; некоторый рост неравенства многими воспринимался как необходимый элемент в качестве поощрения экономической активности населения и частной инициативы. В то же время, вряд ли кто-либо, кроме, возможно, элит, ожидал столь сильного роста расслоения. Тем более, никто не ожидал, что именно они окажутся в числе проигравших. Однако получилось так, что на начальной фазе очень немногие оказались выигравшими, тогда как большинство было в числе проигравших. На 2001 год только 20% населения увеличили свои доходы по сравнению с 1991 годом, тогда как остальные в доходах потеряли. Нижний дециль потерял более 50% своего дохода, тогда как верхний дециль увеличил свои доходы почти вдвое. Данные, приведенные ниже, иллюстрируют вышесказанное.

Рис 10. Среднегодовая динамика уровня доходов, по децильным группам

Источник: расчеты автора[19]

Как видно из графика на рис. 10, рост неравенства в начальный период транзита был очень значительным. Наивысшего уровня индекс Gini достиг в 1996 году, после чего он несколько сократился к 2001 году, хотя и оставался очень высоким. С некоторым опозданием, начало снижаться и неравенство в уровне доходов, косвенным показателем которого являются банковские активы (см. график 3). Характерно, что после резкого прироста благосостояния 10% самых богатых, растут также 8й и 9й децили, что указывает на формирование среднего класса в стране.

Однако бедные, пусть и увеличили свой доход в период с 2001 по 2016 г., но этот рост был на меньшую, по сравнению с медианным ростом доходов, величину. Поэтому, в определенной степени выражение «богатые стали богаче, а бедные – беднее» во многом применимо к постсоветской Армении. При этом, этот рост в основном пришелся на период с 2002 по 2008 гг. Характерно, что индекс Gini по доходам достиг низшей точки (0.339) прямо перед кризисом 2008-9 года, после чего увеличился. Это означает, что на протяжении 10 лет, предшествовавших «Бархатной революции», имущественное расслоение вновь начало увеличиваться, что не могло не сказаться на общественном восприятии справедливости распределения доходов.

Рис. 11. Рост уровня реальных доходов по перцентильным группам, с 2008 по 2018 г.

Источник: Статистический комитет Армении[20]

3.1.3. Рост неравенства: отражение в общественном мнении

Учитывая, что за весь период транзита, верхний дециль увеличил свои доходы в наибольшем размере, неудивительно, что чувство несправедливости в обществе усиливалось, поскольку в общественном восприятии, только те, кто связаны с властью, являются выгодоприобретателями сохранения системы. Однако изменение общественного мнения происходило гораздо медленнее, чем динамика неравенства. Во второй половине 1990-ых гг., когда расслоение доходов уже произошло, поддержка «уравнительной» политики в Армении была очень низкой. В 1997 году, 17.5% опрошенных в Армении считали, что доходы должны быть распределены более равномерно[21]. Опрос, проведенный в 2011 году, показал рост этого числа до 28.8%[22]. Согласно общенациональному опросу, проведенному в конце 2013 г., более половины населения (56%) считали, что доля государственного сектора в бизнесе должна расти[23]. Несмотря на отсутствие новых данных по этому вопросу, можно предположить, что «уравнительные» настроения только расширялись. Об этом косвенно свидетельствуют уже приведенные данные о резком снижении уровня поддержки рыночной экономики между 2010 и 2016.

Это может объясняться тем, что ожидания о том, что все выиграют от транзита к рыночной экономике сохранялись очень долго, но в последние годы эти ожидания начали быстро снижаться. Трансформацию общественного мнения можно представить как конкуренцию трех тезисов:

1)                  Существующая в Армении система экономического и политического устройства со временем способна привести к повышению благосостояния домашнего хозяйства.

2)                  Существующая в Армении система представляет собой дефективный вид рыночной экономики, где расслоение вызвано доминированием элит. Смена элит позволит выправить положение и добиться повышения уровня жизни.

3)                  Рыночная экономика и политическая система, к которой перешла Армения, в принципе не способна улучшить уровень жизни населения, поэтому должна быть целиком демонтирована.

Именно ростом распространения «третьего» тезиса (все еще не доминирующего) можно объяснить радикализацию протестных настроений в период 2015-2017 гг. На протяжении всего периода независимости, оппозиция в Армении предлагала в качестве основной программы тезис №2. Даже правительство Карена Карапетяна, назначенное в сентябре 2016 года, в своем пиаре использовало этот тезис, благодаря чему получило высокий уровень поддержки. В наиболее выпуклом виде и публично это сделал именно Никол Пашинян. Вдобавок к заявлению о том, что он скорректирует работу рыночных механизмов, он говорил также о солидарности и о том, что представляет большинство и, таким образом, в Армении формируется «прямая демократия» в противовес существовавшей в прошлом «олигархии».

Не стоит забывать, что за «фасадом» революции, ситуация в экономике Армении еще не изменилась. Высокий уровень неравенства снижает социальную солидарность в обществе.[24] В свою очередь это облегчает восприятие радикальных идей и действий. Поэтому, учитывая, что радикальные настроения никуда не ушли, существует большой риск новой дестабилизации, если в конечном счете нынешний опыт будет сочтен неуспешным.

3.2. Коррупция. Между дискурсами и реальной динамикой

Коррупция представляет собой одно из негативных явлений, неизбежно сопровождающих экономическую и политическую деятельность. Однако уровень коррупции сильно различается по странам. Отличается как реальный уровень коррупции, так и его восприятие. Восприятие зависит в первую очередь от толерантности общества к коррупции по сравнению с реально наблюдаемым, и наличия у общества достоверной информации. Кроме того, воспринимаемый уровень коррупции всегда относителен, подразумевая ту или иную страну в качестве точки отсчета. В то же время, реальный уровень коррупции может зависеть от множества факторов, от культурных, до экономических и географических.

Дискурс о коррупции является составной частью того скептического дискурса, который сформировался в Армении за весь период ее независимости, возможно, центральной его частью. При этом, дискурс о коррупции поднимает много пластов, от ощущения несправедливости, моральной дилеммы, культуры, и до государственного управления, способности эффективно развиваться и даже способности выстроить эффективную оборону от Азербайджана. Поскольку дискурс о коррупции был составной частью «Бархатной революции», есть все основания рассмотреть его подробнее.

3.2.1. Дискурс о коррупции и теневой экономике

Дискурс о коррупции является частью «семейства» общественно-политических дискурсов о неформальности, включая патрон-клиентские отношения, теневую экономику, казнокрадство, взяточничество и проч. Эти проблемы часто связываются воедино: так, результатом доминирования одной политической силы, стало доминирование группы ассоциированных с ней владельцев крупных финансово-промышленных и торговых групп, а концентрация капитала в их руках в свою очередь создает условия для роста имущественного неравенства. В свою очередь, представители экономической и политической элиты имеют свою клиентелу, включая людей, связанных с ними личными узами и обоюдными интересами, таким образом формируя власть меньшинства, которая использует коррупцию для сохранения статус-кво. В действительности, этот дискурс в определенной степени оправдан, поскольку все вышесказанное присутствовало в Армении. Более того, исследования показывают, что низкий уровень имущественного расслоения приводит к сокращению теневой экономики и коррупции, с которой та довольно тесно связана.[25]

Для оценки того, насколько широко распространен дискурс о коррупции в Армении, можно использовать результаты Google Search. Сравним Армению со странами постсоциалистического пространства сопоставимого размера (все фигуры в тысячах; данные на октябрь 2018 года).

·                     Corruption Albania – 6,510

·                     Corruption Armenia – 11,300

·                     Corruption Azerbaijan – 7,900

·                     Corruption Bulgaria – 12,200

·                     Corruption Kyrgyzstan – 5,270

·                     Corruption Latvia – 4,570

·                     Corruption Lithuania – 6,370

·                     Corruption Macedonia – 5,620

·                     Corruption Moldova – 5,870

·                     Corruption Slovakia – 5,810

·                     Corruption Tajikistan – 6,110

Среди перечисленных стран отсутствует Грузия, поскольку включение в результаты американского штата Джорджия искажало результаты.

Как мы видим, у Армении среди перечисленных стран второй самый высокий результат. При этом, Болгария существенно больше Армении, как по населению, так и по территории. В данном случае размер страны имеет большое значение: по запросу “Corruption Turkey,” Google выдает примерно 40 миллионов результатов, а по “Corruption Russia” – 85. Исходя из этого, следует предположить, что среди перечисленных стран дискурс о коррупции распространен в Армении шире всего.

Существует еще одно свидетельство этого. Согласно опросу EBRD, в 2016 году в Армении был самый высокий разрыв между уровнем воспринимаемой коррупции и коррупционным опытом в реальной жизни[26]. 35% населения считали, что их сограждане всегда или регулярно вынуждены делать неформальные платежи при контакте с государственными ведомствами, но менее 11% говорили о таком опыте у себя в течение 12 месяцев, предшествовавших опросу. Рассмотрим разные страны.

Рис. 12. Воспринимаемый уровень коррупции по ряду постсоциалистических стран

Примечание: разрыв в восприятии отражает то, насколько реальный коррупционный опыт преобладает над воспринимаемым уровнем коррупции.

Всего лишь в двух странах – Армении и Молдове уровень воспринимаемой коррупции превышает уровень коррупционного опыта, причем в Армении эта разница максимальна. Стоит отметить, что в Турции и новых членах ЕС разница, напротив, минимальна. По всей вероятности, это связано с более качественной работой СМИ и меньшей политизацией проблемы коррупции в этих странах. Опыт коррупции в Армении далеко не самый низкий в регионе и, согласно ЕБРР, Румыния была единственной страной-членом ЕС, где опыт коррупции был выше, чем в Армении. В то же время, в Армении уровень коррупционного опыта был существенно ниже, чем в ряде стран бывшего СССР, включая страны Центральной Азии и ряд стран западной части СНГ (Россия, Украина, Молдова).

Следует оговориться, что опыт взяточничества не может описать все коррупционные явления, к примеру, такие как казнокрадство и коррупция в сфере бизнеса. Кроме того, в странах с активным уголовным преследованием за коррупцию – или существенным ограничением свободы слова, люди могут занижать как воспринимаемую коррупцию, так и (реже) опыт коррупции. Наконец, уровень одобрения властей также влияет на уровень воспринимаемой коррупции, хотя, вероятно, минимально влияет на оценку коррупционного опыта.

В то же время, измеряемые виды коррупционных практик, таких как взяточничество и распространенность теневой экономики, могут служить как косвенные индикаторы не измеряемой коррупции. Любые оценки размера казнокрадства без подкрепляющих эти оценки данных, являются спекуляцией. Поэтому предпочтительнее сконцентрироваться на том, что все-таки можно измерить хотя бы с некоторой степенью уверенности.

3.2.2. Коррупция и теневая экономика в Армении: средне- и долгосрочные тенденции

Для понимания как явления коррупции в Армении, так и дискурсов, сопутствующих это явление, следует рассмотреть ситуацию в несколько расширенных временных рамках. СССР считал себя свободных от частных интересов обществом, что подразумевает, что в таком обществе не может быть и коррупции. Однако в силу многожественных дефицитов на товарных рынках, эти явления не только существовали, но и распространялись все шире. В позднесоветский период активно распространялись неформальные отношения и подпольный рынок, особенно на территории Южного Кавказа. Эти отношения в некотором роде рассматривались как уход от иерархичности и формализма[27] к более горизонтальной структуре общества и потому получали моральное оправдание[28]. К 1980м гг., согласно одному из таких исследований, в Армении лишь 36% личных доходов приходилось на зарплаты и пенсии, полученные от государства[29].

Все это рассматривалось как предпосылки для формирования рыночной экономики, однако в силу ряда причин, даже теневая экономика сильно пострадала в процессе постсоветского транзита. Кроме того, в условиях резкого снижения уровня жизни, а также нарастания нестабильности, подпольная экономика совсем не стремилась к формализации. В 1994 году реальная средняя зарплата в Армении снизилась в 8 раз по сравнению с 1991 годом[30]. В этих условиях, вовлечение в теневую экономику стало массовым и стало одной из стратегий выживания,[31] причем как для наиболее бедных, так и для элиты. Рост коррупции стал следствием деинституционализации, поскольку распадавшиеся советские институты не могли быть незамедлительно заменены новыми эффективными институтами. Стоит отметить, что происходил не только рост коррупции, но и рост количества уголовных преступлений, который составил 6-кратную величину между 1987 и 1992 гг.

Рост коррупции был гораздо более стремительным, чем это принято считать и стал заметным еще во второй половине 1980-ых. Приведенные ниже данные могут проиллюстрировать этот процесс.

Таблица 4. Рост числа коррупционных преступлений в Советской Армении[32]

Данные, относящиеся к более позднему периоду недоступны, поскольку статья «хищение государственного имущества» была связана с советским уголовным кодексом и воспринималась как неактуальная впоследствии. Даже если подобные данные можно получить, по всей вероятности, с 1991 года снижался не только уровень раскрываемости коррупционных преступлений, но и уровень регистрации. Данных о динамике коррупции в первые несколько лет постсоветского периода отсутствуют, однако косвенно динамику коррупции можно оценить и по динамике теневой экономики. Составлявший в 1985 году 16.5% всей экономики, теневой сектор возрос до 21.1% к 1989 году[33] и 55.4% - к 1995 году[34].

Итак, в 1990-е возникают «идеальные условия» для роста коррупции. В то время как коррупция сохраняет свое значение как элемент культуры (присущий многим традиционным культурам), она приобретает еще одно значение. Если в позднесоветский период коррупция и теневая экономика были средством повышения заработка, то в постсоветский период – это средство выживания. Все это накладывалось на коллапс советских командно-административных институтов, что существенно облегчило расширение коррупционных практик.

Однако по мере строительства новых институтов, уровень коррупции снижался. Среди условий для этого можно выделить улучшение условий для бизнеса, благодаря чему Армения добилась относительных успехов в рейтингах Легкости ведения бизнеса[35] и Экономической свободы[36]. Улучшение качества регуляций сказалось и на распространенности коррупции. Согласно Enterprise Survey, коррупция в сфере бизнеса в Армении в 2013 году была существенно ниже среднего уровня по региону Восточной Европы и Центральной Азии[37].

Помимо вышеприведенных данных по коррупционному опыту, существуют time-series data, также основанные на результатах опросов. Охватывающие период в 15 лет, эти данные способны наиболее точно отразить динамику коррупции в Армении, а также сравнить ее с соседями.

Рис. 13. Частота взяточничества на Южном Кавказе

Примечания: а. После 2013 года в Азербайджане опрос не проводился. б. вопрос задавался в форме «Платили ли вы или кто-либо из членов вашего домашнего хозяйства взятку за последние 12 месяцев? Результаты, представленные на графике 5, показывают более высокий результат, но это вызвано детализацией вопроса (перечислением институтов по отдельности). При том, что данные на графике 6 недооценивают абсолютный уровень коррупции, полезны для оценки относительного уровня коррупции, сравнения по годам и между странами. в. Ввиду активной практики наказания не только взяткополучателей, но и взяткодателей, относительный уровень взяточничества в Грузии в 2007-2011 гг, вероятно, несколько занижен.

Источники: EBRD,[38] CRRC[39]

Существует большое количество других статистических данных, которые могут подтвердить вышесказанное, однако уже приведенных цифр достаточно для того, чтобы сделать вывод о том, что экспансия коррупции в Армении началась еще во второй половине 1980-ых гг., а на протяжении последних 15 лет уровень коррупции плавно снижался. С 2002 года частота случаев взяточничества снизилась в 4 раза, а доля теневой экономики в ВВП – в 2 раза.[40]

Заключение. Причины «Бархатной революции»

Для анализа причин и хода «Бархатной революции» не всегда применим теоретический инструментарий, разработанный для революций социальных. Социальные революции отличаются высокой степенью политически мотивированного насилия и низким нормативным влиянием внешних (в первую очередь международных) институтов, таких как необходимость внешней легитимации новой власти. Исходя из этого, социальные революции происходят чаще всего при меньшей степени международной интеграции и зависимости (как следствие – часто в крупных странах), более низком уровне грамотности, но при этом степень противостояния в них, как правило, гораздо выше. Они зреют дольше, а значит, и степень запущенности проблем больше.

Но при этом, характер самих проблем, предшествующих социальной революции и бархатной революции, не отличается. Между высшим классом и верхней частью среднего класса всегда есть определенная напряженность и противоречия, вызываемые тем, что верхняя часть среднего класса зачастую тоже претендует на власть и для нее присутствие текущей элиты во главе страны и общества выглядит несправедливым, особенно, если существует отличное от действующей элиты восприятие того, какими должны быть принципы рекрутирования во власть.

Правящий слой в свою очередь в стремлении сохранить собственные позиции, замораживает кадровые лифты и не позволяет потенциальным претендентам входить во власть. В то же время, ограничиваются контакты с другими общественными группами и восприятие правящего слоя начинает упрощать и искажать происходящие во внутренней жизни процессы, что приводит к отрыву от общества и снижению управляемости, что зачастую заканчивается революциями.

Формирование этих противоречий, по сути, программирует революцию, поскольку устойчивым является лишь тот социальный порядок, который принимается всем обществом; если же есть достаточно значимая часть общества, не принимающая этот порядок, то есть лишь три способа разрешения этого противоречия: демократический (создание возможностей для рекрутирования этой группы во власть, либо ее избрания в целостном виде), репрессивный (подавление правящей группой конкурентов правовыми, либо псевдоправовыми инструментами, и сдерживание ее стремлений посредством насилия), и революционный (победа этой группы посредством политического движения с опорой на массовую мобилизацию).

Для описания противоречий между социальными слоями, претендующими на власть, можно использовать понятия «перепроизводство элит» и «относительная депривация», однако недовольства лишь одного слоя для организации массового движения недостаточно. Революции предшествует, как правило, длительный период накопления противоречий в политике, но во многом основой для этого процесса выступают экономические тенденции, в том числе затяжной кризис, депрессия или застой.

В Армении все вышеперечисленные условия присутствовали и вызревали достаточно давно. В экономической сфере условия как для группового, так и для массового недовольства, создавало неравенство, в особенности, новый, пусть и не очень значительный, рост неравенства после 2008 года. Другие условия для относительной депривации создала череда кризисов – 2008/9, 20014/5 и 2016 г., в результате чего на протяжении всего десятилетия темпы экономического роста были минимальными, а благосостояние вообще почти не росло из-за снижения притока трансфертов и перераспределения ресурсов от непосредственного потребления в пользу инвестиций в экономику и государственных институтов. Так, в 2017 году конечное потребление государственного сектора выросло на 43% к 2012 году, а конечное потребление домашних хозяйств – лишь на 1%.

Вместе с тем, коррупция и связанная с ней теневая экономика, несмотря на то что составляли в общественном дискурсе очень значительное место, были серьезно переоценены и служили лишь маркером проявления недовольства, а не индикатором реального распространения данных явлений. Это демонстрирует и последующая история: уже сейчас, через два года после «Бархатной революции» наглядно можно увидеть то, что для автора было очевидно и тогда: надежды на то, что посредством борьбы с теневой экономикой можно высвободить серьезные средства для государственного бюджета, необоснованны, также как и то, что «победа над коррупцией» приведет к повышению качества государственного управления сама по себе.

Условия для революции в Армении были сформированы уже к середине 2010-ых гг., и давление «снизу» все чаще ощущалось элитами. Для компенсации этого приходилось идти на уступки в разных вопросах, а также увеличивать степень манипулирования выборными процессами. Единственная серьезная возможность предотвратить революцию возникла со сменой правительства в 2016 году и, соответственно, сменой повестки с консервации системы к модернизационной. Однако попытка Саргсяна стать главой правительства, обесценила попытку модернизации системы и сделала систему в восприятии еще более архаичной, что стало уже нетерпимым для многих протестных групп, объединившихся для противостояния власти и достигших успеха.

При этом, само нарушение духа закона (буква закона ввиду изменения Конституции в 2014-8 гг., была соблюдена), выразившееся в переходе Сержа Саргсяна на должность премьер-министра, вряд ли стало катализатором революции. Также, катализатором не могло стать нарушение им обещания. В Армении отношение к соблюдению закона, как до революции, так, во многом и после, не столь важно для граждан, да и к нарушениям обещаний со стороны политиков все привыкли. А вот воспринимаемая смена парадигмы с модернизации на консервацию системы, по оценке автора, является куда более существенным фактором.

Помимо вышеприведенных социально-экономических тенденций в качестве причин для революции свою роль сыграл раскол элит уже внутри правящей группы, а также внешний фактор. Однако изучение этих обстоятельств лежит за пределами настоящей статьи и требует углубленного изучения процессов, имеющих менее видимый медийный след. Из внешних факторов более очевидным является военно-политическое давление Азербайджана, которое, при асимметрии ресурсов и отсутствии твердых сторонников армянской позиции в международном сообществе, приводило к росту усталости от войны и изматывало страну.