Революция, переворот или ускорение эволюции? Как классифицировать смену власти в Армении?

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ООО "МЕМО", ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ООО "МЕМО".

Почти два месяца назад в отставку ушел Серж Саргсян, пять недель назад было начато формирование новой исполнительной власти под руководством Никола Пашиняна, а неделю назад большинство в парламенте потеряла Республиканская партия Армении. Постепенно «сдается» судебная система. Как мы видим, произошла серьезная смена власти. Казалось бы, есть название «Бархатная революция», зачем углубляться. С другой стороны, немало людей, особенно извне Армении, считают происходящие в Армении изменения недостаточно серьезными, чтобы называть их революцией. «Бархатная революция» - название публицистическое, а осмыслить происшедшее, концептуализировать, еще лишь предстоит.

Одни говорят, что произошло лишь ускорение эволюции, другие - что переворот. В основном это скептики, которые считают, что слово «переворот» имеет негативную коннотацию, тогда как «революция» - позитивную. В русском языке определенная заряженность этих терминов есть, хотя если коннотация слова «переворот» действительно негативная, то сказать, что у «революции» коннотация однозначно позитивная я бы не стал. Поэтому здесь будет осмысление происходящего и термины будут использоваться в их научном значении, а не публицистическом.

Сразу скажу, что я считаю то, что произошло именно революцией, а не ускорением эволюции или переворотом. Но почему так?

Мнение о том, что произошедшее не было революцией основывается на нескольких составляющих:

• Не произошло изменений во внешней политике
• Не произошло изменений в социально-экономической системе
• Революционные лидеры опираются на легитимность существующей правовой системы.

По первому надо сказать сразу и окончательно: ни в какой мере классификация внутриполитической системы не зависит от внешнеполитических тенденций. Проголосовала Армения по грузинскому проекту голосования в ООН, развернулась ли на 180 градусов – или наоборот, новый лидер старается никаких резких движений не предпринимать, это не может влиять на нашу оценку ситуации, это просто нерелевантно к происходящему внутри страны.

Тезис номер два опирается на марксистское понимание революции, а именно коренной смены общественного строя, а также явления классового и имеющего исключительно левую направленность. В действительности, некоторые изменения по всем статьям произошли, но тут нужно сказать, что бывают революции политические, а бывают и социальные. И то, что политическая и социальная не обязательно сопровождают друг друга не означает, что нет вообще никакой революции. Не говоря уже о том, что никакой цели перехода на государственную экономику и закрепощение экономических отношений почти и быть не может.

Третий тезис исходит из того, что вся правовая и политическая система прошлого режима должна быть уничтожена и только тогда можно считать произошедшее революцией. Однако на такие эффекты весь мир уже вдоволь насмотрелся. Уничтожение государственных институтов с целью построения всего нового с нуля за десятилетия уже имеет прецеденты в истории и без исключения они все негативные. Наоборот, все новые революционеры как исходя из собственной логики, так исходя из логики процесса (Фукуяма при всей вульгарности формулировки о конце истории[1] был в чем-то прав), которая предполагает формальную легитимацию, и наконец, все внешние партнеры крайне заинтересованы в мирном и бесконфликтном политическом процессе - поэтому они давят и на власть, и на оппозицию с целью сузить их маневр до преимущественно или исключительно легалистских действий.

Если все так как сказано выше, то какие у нас есть основания считать произошедшее революцией? Думаю, их достаточно. За внешним спокойствием и фасадом преемственности, уже произошли коренные изменения.

1. На политическом уровне – смена социальной парадигмы, основы власти – неофеодализм в прошлом – массовое общество сейчас. К годовщине 1 марта я написал текст, в котором в качестве одного из главных обоснований представил неофеодальные практики[2], распространившиеся в Армении к 2008 году, а также рост неравенства и безработицу – и в целом ощущение несправедливости. Шесть лет назад даже сам Роберт Кочарян заявил о том, что «мажоритарные выборы подкрепляют процесс феодализации территорий»[3], за что удостоился критики, поскольку «феодализация территорий» активно расширялась как практика при нем. В действительности, общество уже изменилось, стало более мобильным, а старые феодальные практики под воздействием новых технологий и пр. просто теряли эффективность. Но «рейтинговая система», наличие «князьков», малоэффективная система местного самоуправления, фактически сохраняли этот «неофеодализм» в политике. Сегодня информационная среда едина и нет «гнилых местечек», людей, которых нельзя привлечь к правосудию – и вся система накопленных неформальных взаимных обязательств прекратила существовать, поскольку ее «голова» - руководство, лидеры всех крупнейших патрон-клиентских сетей, отстранены от власти. Что не означает, что никогда не образуется новых. По примеру Грузии мы знаем, что примерно через 7 лет после революции уже все более активно шло формирование новых неофеодальных практик на разных уровнях, в особенности, на уровне местного и регионального управления.

2. На уровне экономической политики в действительности смена парадигмы тоже произошла. Хотя еще с 1995 года в конституции закреплено, что Армения является социальным государством, в действительности проводился неолиберальный курс. С точки зрения увеличения производства, экономического роста и так далее этот курс может оказываться достаточно эффективным, но он никак не способствует снижению неравенства и инклюзивному росту – и наоборот содействует их закреплению. Поэтому все большим спросом пользовались «левые» дискурсы, ориентированные на равенство. Новая парадигма будет скорее социал-демократической, с большим учетом общественного мнения при проработке экономической политики.

3. Меняется также политика социальной политики государства. На смену умеренно консервативному курсу предыдущих властей приходит социал-либеральный курс новых. Скорее всего, и он будет достаточно умеренным, но изменения уже ощутимы – и в отношении равенства уязвимых групп, в том числе ЛГБТ, и в отношении присутствия церкви в образовании и так далее. На данный момент идеологически этот разлом никак не оформлен, на нем настаивают лишь представители Республиканской партии, но в конечном счете все же определенная идеологизация произойдет и в этом. Все будет зависеть от политики новых властей и их самопозиционировании.

4. Стоит также отметить, что социально-политическая повестка в Армении сменится. Если логика общественных дебатов, постановки вопросов и социальной политики в прошлом была локальной, ориентированной больше на постсоветскую армянскую реальность, более понятную для представителей прошлого поколения, находившихся во власти, то теперь это изменится. Логика дебатов будет все более глобальной и менее привязанной к постсоветским армянским паттернам. Для сравнения, в Грузии на сегодня это уже полностью так.  

5. Кадровые обновления во власти и смена многих лиц в верхних эшелонах власти привели к тому, что произошел поколенческий сдвиг во власти и не только. Смена произошла не только возрастная (так, к примеру, новое правительство моложе старого на 10 лет)[4], но и в более широком смысле – заработали карьерные лифты. Это отражает также и то обстоятельство, что в революции активно участвовала молодежь. Стоит отметить, что поколенческий сдвиг начался еще с приходом в правительство Карена Карапетяна, когда скорость кадровых изменений выросла и вообще «старые кадры» стали уходить. Но этот процесс был сильно отягощен всеми неформальными обязательствами, которые к тому времени накопились и тем самым замедлялся. Поэтому произошло частичное обновление элиты, а сегодня этот процесс ускорен и фактически происходит «прыжок» через поколение – к тому поколению, которое сейчас в Армении принято называть «поколением независимости»[5]. В то же время, согласно распространенному в экспертном сообществе мнению, именно Серж Саргсян был «последним из могикан, тех, кто из 1988 года.

6. В развитие всего вышесказанного можно говорить о смене схемы отношений – с элитарности фокус сместился на эгалитарность – если лозунгом французской революции было «Свобода, равенство и братство», то лозунгом армянской революции было «любовь и солидарность», что не дословно, но во многом повторяет логику тех событий. Как отмечают левые философы, в постсоветский период произошла десолидаризация общества[6], в частности, статистически это выражалось в росте неравенства в обществе. Я уже считал динамику уровня жизни в Армении в прошлые десятилетия и эти расчеты показали, что уровень частного потребления заметно вырос по сравнению с позднесоветским периодом. Однако если для беднейших категорий населения, он вырос от силы на 20%, то для самых богатых – почти в три раза. Надо отметить, что диспропорции в уровне доходов значительно выше, чем по потреблению. См. график ниже.

Объем потребительских расходов населения, рассчитанного на 1 человека, по децильным группам, по паритету покупательной способности в ценах 1990 года (Geary-Khamis $), исчисленный исходя из уровня неравенства по расходам, по обследованиям уровня бедности домашних хозяйств, а также исходя из объема конечного потребления по данным национальных счетов. Таким образом, в 2016 году 1 такой доллар равнялся примерно 364 драма, а в мае 2018 года - примерно 376 драм.

Та же самая «элитная коррупция» (grand corruption), о которой достаточно часто рассказывали, в том числе подробно информировал расследовательский сайт hetq.am, имеет склонность процветать в режимах с большим разрывом между элитой и обществом. Сейчас существует большой запрос на эгалитаризм, который власти не могут хотя бы частично не удовлетворить. Растут левые настроения: если в 2010 году 50% опрошенных поддерживали рыночную экономику, а 18% - плановую (разница 32%), то в 2016 году 36% поддерживали рыночную экономику, а 22% - плановую (разница 14%)[7].

7. Большая открытость политического режима. Большее проникновение социальных сетей, медиасервисов, прозрачность, поколенческие изменения и др. будут содействовать большей открытости политического режима. Предыдущий режим был закрытым с точки зрения социальной мобильности, а также общения с обществом, хотя и испытывал серьезное давление как местного общества, так и международных организаций, которое требовало повышения его открытости. Новый режим является открытым в силу своей оппозиции прошлому режиму. Мы не знаем, как долго это будет продолжаться. Возможно, он является открытым лишь временно. Об этом говорит грузинский опыт. Однако именно высокая степень прозрачности предполагает, что открытость, скорее всего, будет гораздо более долгосрочной. Самым главным отличием в нашем случае открытого политического режима от закрытого будет то, что открытый режим в гораздо большей степени зависит от общественного мнения, чем закрытый. Премьер-министр Пашинян эксплицитно выразил это фразой: «мы на 5 минут не задержимся в правительстве, если утратим доверие народа»[8]. Эта парадигма полностью противоречит той, которая существовала ранее, когда основой функционирования режима, потерявшего доверие народа, состояла в том, чтобы отделить общественное мнение от политики.

8. Режимная типология также даст возможность провести разницу между старой и новой властью. Старую власть в изводе 2014-2017 гг. можно назвать гибридным режимом полуавторитарного типа. Freedom House считает его «полуконсолидированным авторитаризмом», что не вполне верно, поскольку в данном случае речь именно о гибриде, а не о несложившемся авторитаризме, но то что у этого гибрида был полуавторитарный уклон – это очевидно. Я об этом писал полтора года назад в статье «Консервация полуавторитарной системы в Армении маловероятна», которую завершил словами «у полуавторитарного режима остается два пути – либо он дрейфует в сторону консолидации авторитаризма (как это происходит в России, либо, если такой возможности не существует (а в Армении ее нет), он вынужден делиться властью с оппозицией путем создания широких коалиций, или уступать ее целиком – на выборах или даже в результате переворотов и революций»[9]. Новая власть не может стать сразу демократической – для демократии в Армении не созрело политическое поле, институты, партии, общественная культура и многое другое. Однако повышение открытости, начиная с качества выборных институтов, приведет к повышению уровня демократичности режима, который будет в ближайшие 2-3 года гибридом полудемократического типа. На дальнейший период прогноз сделать не могу, поскольку будут все возможности как для консолидации демократии, так и консервации гибрида и его варьирования в том или ином виде, вплоть до возвращения к старым практикам или еще какой-либо трансформации.

Итак, если суммировать все вышесказанное, очевидно, что изменения достаточно существенны и игнорировать их, считать, что произошла просто смена власти, переворот или просто ускорилась эволюция не вполне верно. Эволюция, разумеется, ускорилась, поскольку большинство вышеописанных тенденций свалились не с неба и уже были заметны на протяжение последних лет. Однако то, что это происходит одномоментно, с невероятно массовым участием, вполне позволяет говорить о революции. Ниже в таблице подведу итог сказанного.

Обобщение изменений, произошедших в армянской политике

Сказав столько об изменениях, я должен сказать слово и о преемственности. В действительности, преемственности будет гораздо больше, чем ожидали все, кто выходил за революцию, все, кто осуществлял революцию, все, кто выступал против революции, и все, кого смела революция. Будет преемственность во многих вопросах – далеко не только во внешней политике. Не только воля революционной элиты, но и относительно высокий уровень состоятельности армянского государства будет делать резкие изменения маловероятными. Так, в рейтинге “Fragile States Index” (на русский переводится как Индекс недееспособности государств), Армения занимает 102 место из 178, Грузия 83 место, а Азербайджан – 78[10]. Порядок обратный, так что чем больше порядковый номер места, тем лучше. На 178 месте – Финляндия.

Поэтому – и в режимной типологии, и в уровне экономического развития, и в социальной политике и в уровне локализации общественной повестки я бы не стал ждать очень уж глубоких изменений. Те изменения, которые назрели, которых хочет общество, и на которых будет настаивать новая элита, произойдут. Но те факторы сдержек, расширенная бюрократия, внешнеполитические рамки и общественная инерция, которые остаются, не позволят им быть очень резкими. Это может кого-то разочаровать, но я бы тут искал скорее позитивный смысл. Страна остается на том же месте, и в первую очередь она нуждалась в смене фасада. Смена фасада произошла, а фундаментальные изменения не могут быть очень быстрыми, а если и будут, то это само по себе содержит и многочисленные риски.