Дайджест онлайн-дискуссии "Миграционный кризис на Северном Кавказе: в плену KOVID 19"
НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ООО "МЕМО", ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ООО "МЕМО".
6 октября в 19.00 по московскому времени на Кавказском Узле состоялась онлайн-дискуссия «Миграционный кризис на Северном Кавказе: в плену КОVID 19».
Обсудили следующие вопросы:
1. Современные миграционные тренды на Северном Кавказе и в ЮФО: причины миграции и ее основные направления. Проблемы и позитивные тенденции.
2. Стратегии трудовых мигрантов в период пандемии. Механизмы взаимопомощи.
3. Лагеря мигрантов на Юге России: проблемы коммуникации с властями и местным населением
4. Перспективы миграции из Армении на фоне обострения конфликта в Нагорном Карабахе.
В дискуссии участвовали:
Расул Абдулхаликов, аспирант Европейского университета, Санкт-Петербург
Алексей Гуня, доктор географических наук, Институт географии РАН, Москва
Евгений Иванов, ГУ-ВШЭ, Москва
Алеко Квахадзе, научный сотрудник фонда GIFSIS, Грузия
Амиль Саркаров, замглавного редактора РИА Дербент, Дагестан
Ирина Стародубровская, кандидат экономических наук, руководитель направления Института Гайдара, Москва
Николай Трапш, кандидат исторических наук, ЮФУ, Ростов-на-Дону
Нона Шахназарян, с.н.с. Академии наук Армении, Институт археологии и этнографии, Ереван.
Ахмед Чапанов, кандидат политических наук, РГГУ, Москва
Ахмет Ярлыкапов, кандадат исторических наук, МГИМО (У) МИД, Москва
Миграция в период КОВИД 19: что изменилось?
Чапанов, начиная дискуссию, сказал, что «масштаб миграций на Северном Кавказе в последние годы практически не изменился. С одной стороны, Северный Кавказ является регионом-донором, откуда продолжается устойчивый отток населения. С другой стороны, юг России остается привлекательным в иммиграционном отношении территорией для выходцев из Центральной Азии и Южного Кавказа». Основными причинами эмиграции из республик Северного Кавказа спикер назвал социально-экономические – высокий уровень безработицы, нехватка рабочих мест, и социально-политические – различные межнациональные конфликты, сложная внутрирегиональная политическая обстановка. «Эти процессы, главным образом, способствуют оттоку русскоязычного населения и высококвалифицированных кадров», - подчеркнул Чапанов.
Исследователь отметил, что «массовые протесты в 2018-2019 гг. в Ингушетии способствовали значительной эмиграционной мобильности высококвалифицированных жителей Ингушетии и временно притормозили потоки иммигрантов из других регионов».
Стародубровская обратила внимание на то, что в некоторых регионах происходила заместительная миграция. «Поскольку из Средней Азии сезонные рабочие приехать не смогли, их заменили работники с Северного Кавказа. Например, в Астраханскую область на уборку урожая вместо узбеков приехали дагестанцы. Но полностью решить проблему нехватки рабочих рук таким образом не удалось».
Трапш рассказал о миграционной ситуации в Ростовской области. «Некоторые направления миграции имеют традиционный характер, например, приток жителей Восточного Кавказа в соседние районы Ростовской области (Зимовниковский, Ремонтненский, Заветинский, Дубовский, Мартыновский, Сальский). Миграционные процессы в данном регионе неразрывно связаны с межэтническими конфликтами, имеющими достаточно длительную историю».
«Другой миграционный тренд, - указал Трапш, - связан с постоянным притоком трудовых мигрантов из Средней Азии, прежде всего, из Узбекистана, активно задействованных в сезонных сельскохозяйственных работах и техническом обслуживании городских инфраструктурных проектов. По разным оценкам, реальное количество среднеазиатских рабочих в Ростовской области в период до коронавирусной пандемии колебалось от 10 до 12 тысяч человек, достигая в отдельные годы отметки в 20 тысяч». Трапш также обратил внимание на бытовые конфликты, которые ошибочно маркируются как межэтнические.
Ярлыкапов рассказал о движении на Северный Кавказ тех его жителей, которые работают за его пределами. «В связи с ковидом-19 в марте-апреле случилось обратное движение на Северный Кавказ из крупных городов России, чтобы переждать локдаун. Приезжали из Москвы, Питера и других крупных городов европейской России. Север и Сибирь не дали особого обратного движения, люди предпочитали отсиживаться на месте, за исключением сезонно-отпускного летнего движения на Северный Кавказ». По мнению ученого, «регионы так и не смогли воспользоваться этим для собственного развития. После постепенной отмены ограничительных мер практически все они вернулись обратно».
Иванов заметил, что существует «приток людей из северных областей, за счёт чего в последние годы быстро рос Краснодар, а сейчас и КавМинВоды. Нередко это пенсионеры, которые имеют неплохие, по меркам рядовых жителей Сев. Кавказа, накопления (те же "северные"). А это запрос на другое качество жизни и другой уровень потребления». Он считает, что уже к июлю 2020 г. приток рабочей силы в Москву возобновился, и, более того, он будет расти, поскольку в регионах всё схлопывание намного сильнее, чем в Москве.
Саркаров рассказал о миграционной ситуации в Дагестане в период пандемии новой коронавирусной инфекции. «Наблюдался возвратный поток жителей Дагестана (и других северокавказских республик). В итоге мы получили всплеск заболеваемости в том числе в горных районах. Это частично отразилось в статданных по Дагестану. Примерно в 2,5 раз выросло число прибывших в республику и выбывших из нее».
Гуня обратил внимание на изменение направления миграций в системе горы-равнины. «Горы стали, во-первых, надеждой на спасение (потенциал, греет сердце горожан о том, что они смогут убежать от пандемии). Во-вторых, многие горные селения стали действительно прибежищем – часть семей увозила стариков и детей в горы, к родственникам или, реже, в свои дедовские дома, функционирующие как своеобразные «дачи». По мнению Гуни, выявлено несколько типов «побега» в горы. «1. «Дачный» – Северная Осетия. 2. Фермерский – Карачаево-Черкессия. 3. Духовно-культурный – Чечня (Галанчож, Макажой и др.). 4. Дагестанский – соединяет многие формы, но отличает миграции в связке кутан-горы».
Стратегии трудовых мигрантов на Северном Кавказе в период пандемии.
Трапш рассказал, что в пандемийный период основная масса трудовых мигрантов в восточных районах Ростовской области осталась в местах компактного проживания, продолжая заниматься скотоводческим хозяйством. Заметных перемещений новых работников с Восточного Кавказа зафиксировано не было. «Внутри местных этнических общин всегда наблюдался высокий уровень внутренней социальной консолидации, выражавшийся, в том числе, и во взаимной материальной поддержке в период хозяйственных кризисов. Пандемия усилила соответствующие практики, что позволило избежать возможного роста внутренней напряженности в этнических анклавах», подчеркнул ученый.
Трапш рассказал о ситуации со среднеазиатскими мигрантами в области, которые в новых условиях вынуждены были экстренно возвращаться на Родину. «В рамках первой волны пандемии при поддержке областного правительства 8 000 граждан Узбекистана смогли покинуть РФ. Оставшиеся мигранты оказались в сложной экономической ситуации. Значительную помощь выходцам из Средней Азии оказывали региональные благотворительные организации, способствовавшие обеспечению людей, лишенных работы и жилищных условий, детским питанием, медикаментами и продуктовыми наборами».
Абдулхаликов обратил внимание на то, как Рамадан повлиял на помощь нуждающимся. «В крупных российских городах особенно в связке с Рамаданом были организованы пункты сбора средства и вещей и распределения их среди нуждающихся (как мигрантов, так и местных). Объединение активистов, как правило, происходило по этническому/территориальному принципу, но это не служило основанием для дискриминации адресатов или источников помощи. В СПб не менее чем тремя крупными молельными были организованы три активистских объединения для помощи как мигрантам, так и вообще нуждающихся».
Чапанов отнес трудовых мигрантов из Средней Азии к категории наивысшей уязвимости. «Карантинные меры, введенные Россией в марте 2020 г. в связи с пандемией COVID-19, привели к тому, что приезжие, лишившиеся работы в России, оказались во временном плену – мигранты не имели возможности работать, не получали никаких субсидий от государства, не могли вернуться на родину. Некоторые просто вынуждены были ночевать возле ж/д вокзалов, на открытом воздухе или организовывать временные палаточные лагеря». Чапанов считает, что традиционные механизмы взаимопомощи в мигрантской среде не потеряли свое значение в коронавирусную эпоху. «Мигранты имели возможность обратиться в различные организации социальной помощи государственных и негосударственных структур. Есть множество религиозных и благотворительных организаций (например, Комитет «Гражданское содействие»), диаспоральных объединений и национально-культурных центров (только на территории Ингушетии функционируют 16 национально-культурных объединений), оказывающих социально-правовую поддержку и помощь в решении каких-либо проблем».
Саркаров рассказал о лагере мигрантов-азербайджанцев на территории Дагестана. По его сведениям, Азербайджанская Республика (АР) оказалась не готова принять своих граждан, скопившихся у ее границы. «Именно АР закрыла границы и не впускала своих граждан, а не РФ. Зато для них в Дагестане был развернут лагерь МЧС (но койко-мест в нем также было недостаточно)». «Раз в неделю небольшие группы стали возвращаться домой. Данные обстоятельства, безусловно, сказались на эпидемиологической ситуации, особенно в Магарамкентском, Дербентском районах и городе Дербенте, где организованно и стихийно размещались мигранты. Значительную поддержку невольным жертвам пандемии и закрытой границы (у многих людей по понятным причинам возникли финансовые проблемы) оказывали республиканские и местные власти, федеральные структуры (МЧС), местные жители, члены диаспоры», - подчеркнул Саркаров.
Сейчас, по сведениям спикера, в лагере, емкость которого 210 человек, находится около 700 человек. «Многие решали свои проблемы самостоятельно, оставаясь у родственников, знакомых и даже у незнакомых людей, которые им оказывали помощь, видя эти обстоятельства».
Трапш рассказал о лагере в черте Ростова-на-Дону. «Летом среднеазиатские сельхозрабочие, оставшиеся в РФ, вернулись к привычной деятельности, но при попытке вернуться домой после завершения сезона оказались в стихийном лагере рядом со станцией Первомайская в городской черте Ростова-на-Дону. При активном участии областных властей 1000 мигрантов была отправлена на Родину специальным поездом, а остальные перемещены в новый лагерь на станции Лихая, где ожидают отправки на Родину».
Ждать ли беженцев на Северный Кавказ в связи с азербайджано-армянским конфликтом?
Шахназарян: «В 2020 г. схема приема мигрантов из Армении в Москве и Краснодарском крае, куда они приезжали прежде всего, рухнула из-за ковид-19. К концу лета 2020 г. это привело к маленькой гуманитарной катастрофе, вызвав стихийные одиночные протесты и массовые возмущения. Мощные волны конспирологического мышления стали сотрясать Армению. Ситуацией пандемии неоднократно и в самых разных формах воспользовались силы прежнего авторитарного режима в Армении, пытаясь дискредитировать новую власть». Прогнозируя будущее миграций из Армении и де-факто НКР, спикер сказала, «что миграционные потоки станут еще мощнее и бесспорно в рамках форс-мажорных, чем нормальных. Особенно из Нагорного Карабаха-Арцаха. Я являюсь свидетелем того, как преодолевая все дополнительные трудности (пандемия), в Нагорный Карабах и Армению стекаются молодые армяне диаспоры. Они доставляют не столько помощь (и ее тоже), сколько свое участие в общем деле».
Трапш рассказал об общине донских армян. «Донские армяне, компактно проживающие в Мясниковском районе Ростовской области, глубоко интегрированы в региональные социально-экономические, политические и культурные процессы. Они контролируют собственный сегмент регионального сельского хозяйства, а также успешно развивают средний и мелкий бизнес, ориентированный на инфраструктурные и рекреационные проекты. В постсоветский период существенно увеличилось общее представительство донских армян во властных структурах». По мнению спикера, «региональная армянская община готова способствовать адаптации возможных мигрантов из Нагорного Карабаха и самой Армении, оказать им эффективную экономическую, правовую и в определенном смысле политическую поддержку. В настоящее время наблюдается пока обратный процесс, связанный с перемещением добровольцев в район конфликта».
Чапанов считает, что если Нагорный Карабах окажется под контролем Азербайджана, возможна массовая миграция беженцев из Южного Кавказа. «Армянская миграция будет преимущественно направлена в Россию, что связано с историческими предпосылками. Беженцы устремятся туда, где есть их крупные национальные общины, в первую очередь, в южные регионы России – Ставропольский край, Ростовская область, Краснодарский край, где компактно проживают около половины всех российских армян».
По мнению Иванова, «Нагорный Карабах - отдельно, большие миграционные процессы - отдельно. Возможны небольшие ситуативные изменения. Например, есть мобилизация армян, живущих в России, которые готовы ехать в Армению сейчас. Конфликт сильнее отразится на диаспорах, чем на миграции как процессе».
Чапанов предположил, что в условиях пандемии открытие границ государства и прием новых беженцев из регионов Южного Кавказа повлечет некоторые серьезные последствия. «Тесное проживание, ограниченные ресурсы на приобретение средств профилактики, защиты и лекарств, приведет к достаточно высоким рискам быстрого распространения среди беженцев коронавируса. Более того, вновь прибывшие переселенцы могут серьезно конкурировать с местным населением в различных отраслях экономики, в частности в сфере услуг. Все это может привести к новым стычкам и межнациональным ссорам, т.н. «абрикосовым войнам» – запретам продажи товаров, аналогичным случаям лета 2020 г. Естественно это окажет отрицательное влияние на весь продовольственный рынок в России».
Саркаров, рассказывая о ситуации в Дагестане, заметил, что «для Дагестана имеет значение поток из Азербайджанской Республики. Пока нет оснований его ожидать. К тому же границы на замке. В АР объявлены карантин и военное положение».