Переселение горцев в Турцию: неучтенные детали трагедии и подлинные интересы России на Кавказе
НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ООО "МЕМО", ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ООО "МЕМО".
Давно замечено, что идеи как формируют, так и разрушают государства. При этом, как правило, созидательные обусловлены ходом исторического развития, деструктивные - вырываются из его контекста. Именно такое развитие постепенно подвело Россию и Кавказ к необходимости единства. Это непростое геополитическое решение вырабатывалось целыми эпохами и особенно очевидным становилось с наступлением для Отечества внешних или внутренних экстремальных обстоятельств. Так, в годы первой мировой войны, когда на полях сражений русские воины и горские всадники подвергались смертельной опасности и, рискуя жизнью, приходили на выручку друг другу в острейших ситуациях, не раз восторженно констатировалось: "Наши! Кавказцы!"1.В этой проверенной временем формулировке заключалось и заключается до сих пор величие России и величие самих горцев.
Однако в длительном и предельно сложном процессе установления единства России и Кавказа происходила борьба противоречивых тенденций, сопровождавшаяся порой и их драматическим взаимодействием. Исключение же из динамики этого взаимодействия каких-либо деталей ведет неизбежно к искаженному восприятию прошлого. За счет этого возникает, по мнению публициста А. Зверева, возможность использования "истории в интересах той или иной разновидности национализма", что в свою очередь выступает "важнейшим фактором" для появления этнополитических конфликтов, в том числе и в рассматриваемом регионе2.
Влияние односторонних негативных знаний о прошлом на усиление "этнической субъектности" подтверждается также наблюдениями Л. Л. Хоперской3. На это обращалось внимание и на I съезде кавказоведов (Ростов н/Д, 27-28 августа 1999 г.).
Такие подходы допускались, как известно, в исторической науке и раньше, но теперь, после дискредитации прежних идеологических конструкций, обеспечивавших целостность страны, их все чаще стали целенаправленно использовать заинтересованные силы для подрыва позиций России на Кавказе. Под таким углом зрения "различные аспекты истории борьбы горцев", судя по всему, достаточно активно стали разрабатывать и ведущие научные центры Запада и Ближнего Востока.
Показательным в этом отношении является Международный Шамилевский симпозиум, созванный в 1991 г. в Англии по инициативе Колледжа Святого Антония Оксфордского университета и Центра азиатских исследований Лондонского университета. На нем были широко представлены специализирующиеся по проблеме школы не только Англии, но и США, Франции, Израиля и др., а также отечественные ученые, придерживающиеся соответствующей концептуальной ориентации. В дальнейшем, как заметил один из участников Г. Г. Гамзатов, "решения и рекомендации Оксфордской конференции послужили... основой для продолжения... разработок по шамилевской тематике и национально-освободительной борьбы кавказских горцев"4.
А в 1992 г. в Анкаре при непосредственном содействии турецких официальных кругов был организован весьма представительный конгресс тюркологов, для участия в котором получили приглашения также специалисты из российских автономий и бывших республик СССР. На этой встрече высказывалось, среди прочих, суждение и о том, что "обширное тюркское сообщество Туран на Кавказе и в Средней Азии должно объединиться под руководством Турции". Для убедительности, в частности, выдвигалось "историческое обоснование": Турция - традиционная "заступница горцев"5. В качестве доказательства приводилось явление мухаджирства, переселения горцев в пределы Османской империи, наметившееся при завершении Кавказской войны (1817-1864 гг.), и вина за которое якобы всецело возлагается на Россию.
В такой же тональности прошла научно-практическая конференция по данной проблеме в 1990 г. в Нальчике 6. Эта версия впоследствии получила подкрепление в ряде отечественных изданий. Как считают, например, авторы книги "Гибель Черкесии" (1994 г.) - М. А. Керашев и др., в России до 1917 г. "национальный гнет... был весьма ощутимой стороной вселенского... угнетения", что и предопределило в решающей мере стремление к столь массовому переселению 7. И. Я. Куценко связывает его с обозначившейся в российской политике "в период завершения завоевания Кавказа... линией на геноцид горцев"8.
Такую же характеристику мухаджирству дает и А. Х. Касумов, называя его "массовым изгнанием горцев... в пределы Османской империи"9. С. Г. Кудаева указывает на необходимость переосмысления "не только... причин..., способствовавших переселению", но и сложившегося, по ее утверждению, в российской исторической науке стереотипа "сугубо негативной оценки роли Турции в судьбе адыгского этноса"10. Даже такие авторитетные специалисты по теме, как Н. Я. Думанов11 и Т. Х. Кумыков12, несмотря на то, что их труды содержат огромное количество фактов и имеют обстоятельные архивные приложения, вступающие в прямое противоречие с изложенными выводами, продолжают, к сожалению, отстаивать представления, сформировавшиеся еще в 20-е годы 13.
Однако в современной отечественной историографии обозначилось в изучении явления мухаджирства и альтернативное направление, своеобразным отражением которого служит перспективная, на наш взгляд, научная разработка группы известных краснодарских ученых А. М. Авраменко, О. В.Матвеева, П. П. Матющенко и В. Н. Ратушняка "Россия и Кавказ в новейших исторических публикациях" (1995 г.). В ней отвергается наличие геноцида горцев на завершающем этапе Кавказской войны и после ее окончания и излагается иное понимание обстоятельств, влиявших на массовость переселений14.
Положения упомянутой разработки послужили в какой-то мере концептуальными предпосылками и для написания данной статьи. Вместе с тем эта работа создавалась не только как проявление научной солидарности, но и как вполне самостоятельное, основанное на достижениях предшественников, исследование проблемы, односторонние интерпретации которой, как уже отмечалось, используются в том числе в целях подрыва геополитических позиций России на Кавказе. Опасность для государственной целостности таких интерпретаций особенно возрастает в наши дни, так как свои стратегические притязания на этот край, названный по меткому выражению Ю. А. Жданова "солнечным сплетением Евразии", объявили многие страны, и в первую очередь США, Англия, Германия и Турция15.
Преодоление односторонности намечалось в изучении данного явления и раньше. Яркий след в осмыслении его оставил, например, Г. А. Дзидзария, фундаментальный труд которого "Махаджирство и проблемы истории Абхазии XIX столетия" в свое время удостаивался премии и выдержал несколько изданий (1975, 1982 гг.)16. Однако это начинание, опиравшееся на добротную фактологическую основу, не было лишено существовавшей тогда теоретической заданности, и автор не решился на преодоление стеснявших его систематизацию идеологизированных схем. В дальнейшем негативистские представления обрели еще большую устойчивость и на современном этапе превратились даже в своего рода монополию на истину. Для ее прояснения обратимся, тем не менее, к рассмотрению существовавших реалий и предопределявших их процессов.
На завершающем этапе Кавказской войны русским командованием, с одобрения вышестоящих правительственных инстанций, было признано необходимым для предотвращения дальнейшего кровопролития с обеих сторон и ускорения "окончательного покорения" края применить "важнейшую политическую меру", предоставив возможность всем, кто пожелает, переселиться в единоверную Турцию 17. При этом предполагалось, что "...гораздо выгоднее... дать добровольный исход всему недовольному туземному населению" и в российских пределах "...оставить только... тех покорных туземцев, которые были довольны своим настоящим положением" [12, с. 93-94].
Один из инициаторов такого подхода генерал Н. И. Евдокимов дал по этому поводу следующее разъяснение: "Переселение непокорных горцев в Турцию, без сомнения, составляет важную государственную меру, способную окончить войну в кратчайший срок без большого напряжения с нашей стороны, но во всяком случае, я всегда смотрел на эту меру как на вспомогательное средство покорения Западного Кавказа, которое дает возможность не доводить горцев до отчаяния и открывает свободный выход тем из них, которые предпочитают скорее смерть, чем покорность русскому правительству"18.
Тем самым, как намечалось первоначально, "...с выселением горцев, изъявивших на это желание, Кавказ избавлялся от населения... беспокойного... и враждебного" и преодолевалось противодействие установлению российской юрисдикции в последних его районах. Для достижения этой цели остававшихся непокорными русские войска вытесняли с занимаемых в горах селений, и им предлагалось "...смотря по желанию, или уйти в Турцию, или переселиться на указанные... места...", с предоставлением гарантий "устройства их быта" на более плодородных землях. Принимаемые же решения горцы могли открыто обсудить на аульных сходах 19.
В реализации замысла, судя по всему, не учитывалась степень влияния совпадавшей по времени провокационной агитации эмиссаров турецкого султана, привлекавших заманчивыми обещаниями "всех правоверных к переселению в пределы своей империи". Среди горцев через мусульманское духовенство распространялись тайные прокламации с настойчивым приглашением "идти в Турцию, где для них устраивается Оттоманским правительством самый щедрый прием и где им будет жить несравненно лучше..." [12, с. 93-94].
Несмотря на то, что было известно о его намерениях создать из них "ударную силу" против сопредельных христианских народов, и, главным образом, самой России, власти на местах на начальной стадии не придали серьезного значения этой агитации и недооценили опасности широкого исхода [13, с. 32; 17]. Тем не менее позиция мусульманского духовенства, боявшегося потерять свои привилегии в православной стране, в сочетании с турецкой пропагандой, делавшей ставку на "тяготение к... султану, как представителю правоверных" [19, д. 1226, л. 56], оказалась немаловажной в формировании явления "мухаджирства". Мусульманское духвенство также увлекало горцев и своей склонностью к переселению [14, с. 16].
Кроме того, на движение в не меньшей степени оказывали влияние и другие неучтенные факторы. Настроенность на переселение усиливало, например, введение новых государственных повинностей, неизвестных ранее коренным народам, что порождало в их среде недовольство. Особую роль при этом играли распространявшиеся различного рода слухи и прежде всего - о возможном привлечении горцев на основе закона к воинской службе, становившейся в России как раз в тот период всеобщей. Причем наибольшую обеспокоенность вызывали условия ее несения, несовместимые якобы "с требованиями мусульманской религии".
Среди распускавшихся слухов, видимо не без преднамеренности, культивировались и опасения об установлении "...стеснительной будто бы для правоверных организации мусульманского духовенства...", об обременении населения "...налогами на постройку школ, мечетей, хлебных магазинов, горских судов..." и другие нужды (по аналогии с повинностями, которые несли русские общины), о лишении "...обществ права свободы выборов кадиев и сельских мулл, так как начальство, по мнению горцев, утверждает не тех, кого избирает общество, а кого само желает" [19, д. 5299, л. 22].
Немалую тревогу у горцев вызывали и попытки расширения сферы исповедания христианства, рассматривавшегося в управленческих кругах в качестве предпочтительного средства в цивилизационном противостоянии враждебному исламскому миру и существенного препятствия для реализации соответствующих турецких интересов в регионе. Такую же реакцию поначалу вызывало и открытие русских школ грамотности, воспринимавшихся сквозь призму сохранявшейся фанатичности как "...посягательство на ослабление... языка, и, вместе с тем... религиозных чувств..." [19, д. 1229].
Следует отметить, что не все жители аулов разделяли мнение переселявшихся. В таких случаях для вовлечения нередко использовался авторитет народных собраний и родовых общественных традиций [11, с. 28]. Размах переселения обуславливался и стремлением привилегированных сословий горцев сохранить свои феодальные права на крестьян и забрать их в Турцию, где крепостнические порядки еще прочно удерживались, тогда как в России они были отменены реформой 1861 г.20, что также необходимо принимать во внимание при выявлении истоков разыгравшейся трагедии. Оказывали влияние на ее разрастание и переселившиеся родственники, а также иные не зависевшие от местных и центральных властей обстоятельства [19, д. 1229]. В силу этого огромное количество горцев выселялось, как заметил Я. Абрамов, многие годы занимавшийся на рубеже XIX-XX вв. изучением данного вопроса, "без ведома русского правительства"21.
Несмотря на это переселявшимся оказывалась помощь. Еще в 1857 г. начальник штаба Кавказского корпуса Д. А. Милютин в донесении военному министру предельно четко изложил представления офицерского корпуса на этот счет: "... обязанности к человеческому роду требуют, чтобы мы заблаговременно приняли меры для обеспечения существования даже и враждебных нам племен, которых по государственной надобности вытесняем из их земель". На оказании помощи переселявшимся в Турцию горцам настаивали и другие представители высшего командования русской армии, действовавшей на Кавказе22.
Для организации помощи были созданы специальные комиссии, с возложением на них обязанностей "вникать во все нужды переселенцев", помогать им в более выгодной "продаже имущества, которое они не могут взять на пароходы", смотреть, чтобы "судохозяева их не притесняли". Комиссии следили даже за тем, чтобы "суда из-за своекорыстных расчетов владельцев излишне не перегружались и тем не развивали между ними смертности во время переезда". Благодаря поддержке русских властей, горцы стали продавать имущество по довольно выгодной цене. Наиболее нуждающимся из них на переселение выдавались от российской казны пособия: лицам среднего достатка как дополнения "к их собственным средствам", малоимущие перевозились полностью на выделенные средства от казны. При этом в первую очередь они предоставлялись "беднейшим многодетным семьям". Переселенцам заготавливались, кроме того, одежда и провиант. За свой счет отправлялись только состоятельные [12, с. 15, 34, 99-100].
Таким образом, переселение горцев в Турцию осуществлялось в немалой степени и за счет средств, выделенных российской казной. Выходившим с покорностью под русское покровительство горцам также предоставлялась материальная поддержка, для чего целенаправленно "ассигновывались средства на вспомоществление,... заготавливался провиант для прокормления их во время зимы" [12, с. 24-25, 39, 106]. К слову, такая помощь государством не оказывалась русским переселенцам, например духоборам и другим сектантам, выезжавшим за рубеж вследствие нежелания подчиниться все тому же закону о всеобщей воинской повинности, который на них, в отличие от мусульманских народов, в действительности распространялся и по отношению к ним власти не хотели идти ни на какие уступки23. Заселявшим край незначительные пособия от казны стали выделяться лишь в начале XX в., преимущественно в период столыпинских аграрных преобразований, и то "сугубо при водворении" и далеко не во всех случаях. В дальнейшем они могли полагаться только на свои силы [19, ф. 468, оп. 2, д. 164, л. 3].
Официальное разрешение на эмиграцию горцам, не хотевшим принимать российское подданство и сделавшим в пользу ее добровольный выбор, последовало в 1862 г., но уже к 1865 г. она приняла вопреки тому, что ожидалось массовые, не предвиденные размеры24. Столкнувшись с этим, представители русской администрации на Кавказе практически сразу стали предпринимать усилия остановить выселение. Так, секретным предписанием от 30 марта начальник Кабардинского округа возложил обязанность на управляющих участков "строго следить... за людьми, которые распространяют слухи в народе, будто бы начальство разрешило всем туземцам переселиться в Турцию. Слухи эти... приняли постепенно такие размеры, что бессознательно воспламенили большую часть народа желанием оставить родину и переселиться в пределы Турецкой империи" [11, с. 26].
А в рапорте начальнику Терской области 4 мая от одного из начальников округов напрямую предлагалось с тревогой за то, что распускаемые "разные неосновательные толки" могут "вовлечь легковерных жителей в ошибку и разорения, удалить ведущих агитацию за переселение в Турцию лиц". По предположению составителя рапорта, это явится "самым лучшим средством к успокоению народонаселения" [11, с. 26]. Русские чиновники, осуществлявшие управление на местах, выезжали в аулы и "при общем сборе увещевали ясными доводами народ оставить намерение перейти в Турцию" и даже "строго объявили, что жители, которые будут продавать свое имущество, подвергнутся наказанию". С горскими обществами для прекращения переселения подписывались и специальные приговоры, которые должны были выполнять, по мнению властей, сдерживающие функции [11, с. 28].
В служебной переписке того времени неоднократно выражалось глубокое сожаление о том, что "мирное трудолюбивое население" покидает пределы России. Во взглядах на ситуацию господствовала точка зрения, что страна не сможет очень долго освоить край людскими ресурсами и такой исход не отвечает ее государственным интересам. Существовавшие противоположные представления в среде тех, от кого зависела судьба края, о том, что "ненужно жалеть об уходе,... ущерба от него... не будет", как видно из изложенных фактов, не являлись определяющими в российской политике. Поборники таких настроений, как правило, снимались с должностей и понижались в званиях. В 1867 г. эмиграция горцев в Турцию была в России запрещена и разрешена "частным порядком, в отдельных исключительных случаях" [17, д. 1277].
В этом же году произошла и продажа Аляски "сроком на 99 лет"25.Такое совпадение по времени вряд ли случайно. Судя по всему события на Кавказе и продажа Аляски имели взаимосвязь. Вызвана эта продажа была прежде всего всего той же неуверенностью в возможности России "освоить окраины". В этом отношении выселение горцев обернулось для империи в добавок ко всему территориальными потерями и относится, безусловно, к числу крупнейших геополитических неудач. При оценке последствий во внимание должно приниматься и то, что часть мухаджиров, как уже указывалось, в дальнейшем использовалась во враждебных для России целях, в том числе и на Балканах. Установленные для "исключительных случаев" законодательные препятствия не смогли, к сожалению, как и другие меры, сдержать выселение [17, л. 87 об.].
В приказе по Кабардинскому округу от 10 октября 1869 г. этому давалось следующее объяснение: "Существовавшие до сего частные разрешения на переселение в Турцию возбудили, по-видимому, в населении надежды, что каждый сможет воспользоваться таковым..., а это повлекло за собою... упадок... в хозяйстве" и стало "неблагоприятно влиять на благосостояние населения". По этой причине "высшее начальство сочло нужным... воспретить... переселение в Турцию под каким бы то ни было предлогом". По приказу, например, начальника Терской области начальники участков сделали "объезд по аулам и в каждом из них при полном сборе аульного общества" объявили, что впредь "никто не может рассчитывать на получение разрешения на переселение в Турцию, и никакие просьбы о том принимаемы не будут". Местные власти предпринимали и другие попытки "привести население к утверждению, что нельзя ожидать добра от переселения" [11, с. 86-87, 96].
В Дагестанской области до 1873 г. даже для "исключительных случаев" была установлена особая норма численности переселенцев, которым "дозволялось выселяться легальным образом" [23, с. 10]. Отмена ее произошла только после того, как стало очевидным, что движение не примет массового характера. В Кубанской области, чтобы закрепить горцев "на местах... настоящего поселения", предоставлялись некоторые льготы, а инициатива в их предоставлении исходила и от казачьих офицеров. Так, атаман Баталпашинского отдела Братков, опасаясь, что "все горцы уйдут в Турцию", 1 декабря 1888 г. писал наместнику Кавказа "о безусловной необходимости остановить... их", и, в частности, разрешить для достижения этой цели бесплатное пользование пастбищными полянами Нагорной полосы "и, по возможности, остающимся предоставить другие материальные выгоды"26.
В ряде случаев, как уже упоминалось, для остановки переселения использовались и "меры строгости", но они сводились чаще всего лишь к ограничениям и затруднениям при выдаче разрешений. Представители русской власти задействовали для этой цели и "силу местных обычаев", обращаясь с воззваниями "...к почетным представителям горских племен, убеждая их повлиять... на настроенность масс". В рекомендациях атаманам отделов и начальникам округов указывалось на важность обращений "...к чувству чести и совести горского населения", так как они нередко давали положительные результаты. О том, что "...горцы... подчиняются воздействию администрации...", свидетельствовало вместе с тем "...значительное уменьшение числа преступлений и возникновение в аулах русских школ грамоты..." [19, л. 21-об].
Однако, как не раз отмечалось с сожалением управлениями всех уровней, "население не совсем доверяет нашей заботливости,... местному начальству и его намерениям... обратить горцев на путь мирного, честного труда..., идти навстречу их нуждам" [19, ii. 1, д. 5299, л. 21-об]. Это доверие существенно подрывалось и пропагандой турецкой агентуры, поддерживавшей стремления к переселению в пределы Османской империи и тайно распространявшей соответствующие "агитационные идеи, поселяя между народом разные неудовольствия на действия местного начальства, старающегося подавить движение их в Турцию" [19, д. 215, л. 15].
Вследствие этого остановить переселение, несмотря на предпринимавшиеся усилия, полностью не удавалось, продолжалось оно еще и в 90-е годы XIX в. [17, л.87; 23, л. 23]. В 1899 г. в Министерстве внутренних дел было образовано особое совещание для обсуждения новых мер, которые "надлежало бы принять против указанного ненормального явления" и для "выработки правил, долженствующих служить к руководству при заявлении русско-подданными из мусульман желания навсегда переселиться в Турцию"27.
Но в данном вопросе существовало обстоятельство, не подлежавшее каким-либо изменениям, что так или иначе также понижало эффективность всех принимавшихся решений. Одним из распространенных предлогов, которым чаще всего пользовалось "туземное население", было заявление о желании совершить паломничество (хадж) в Мекку, "для поклонения гробу пророка Магомета сроком на один год". Получавшие разрешение не всегда возвращались в Россию. Императорское посольство в Стамбуле (Константинополе) неоднократно сообщало в Петербург "...об отъезде... горцев в Турцию под предлогом путешествия в Мекку" [19, д. 215, л. 17].
Относясь с уважением к мусульманской традиции, предписывавшей каждому верующему хотя бы раз в жизни совершить такое паломничество, русские власти оказывались в затруднительном положении при применении ограничений. Хорошо знакомый с особенностями подрывной в делах веры миссионерской деятельности западноевропейских конфессий в различных странах мира, француз Ге де Лакост с восхищением заметил, что русские "...хотят приобрести доверие покоренных народов, не противоречить им ни в их верованиях, ни в их обычаях"28.
О том, какое отношение к явлению "хаджа" было в России, говорит хотя бы такой факт: паломникам в отдельных случаях выделялась даже помощь от казны 29.Имелись в "Русском обществе пароходства" и специально оборудованные "паломнические" пароходы "для удобства господ хаджи". На этих судах существовали "все необходимые помещения и приспособления соответственно их обычаям..., устраивались места для молений" и три раза в день бесплатно отпускалась "горячая вода для чая", а заболевшим в пути оказывались также бесплатно врачебные услуги и отпускались лекарства [11, с. 60].
Разрешено было совершить паломничество вскоре после наступления мира на Кавказе и выдающемуся имаму Шамилю, вдохновителю газавата (священной войны) против России. Его сокровенное желание посетить священные места мусульман, о чем он просил государя Александра II во время личной встречи в его столичной резиденции в 1861 г., была удовлетворена спустя 9 лет только по причине сохранявшейся военной напряженности в крае. В 1870 г. Шамиль со своим семейством, на выделенное специально для этой поездки казенное пособие, отправился в Мекку. Вернуться из-за "одолевших недугов" ему было не суждено. Переосмыслив пережитое за годы познания России, прославленный имам умер в 1871 г. в г. Медине, благословляя "свое новое отечество". Служить ему "верой и правдой" он просил в оставленном завещании и своих близких [29, с. 202, 206].
Запрета на хадж не существовало в России даже в период первой в истории страны революционной смуты. Только в 1906-1907 гг. из Севастополя отошли четыре "паломнических" парохода в Геджас и обратно [11, с. 58]. Отправление таких пароходов происходило, кроме того, из Одессы и других южных портов страны. Не прерывался хадж и тогда, когда накануне первой мировой войны при помощи турецкой агентуры, "богомольцев возвращавшихся из Мекки", были предприняты, по наблюдению Министерства внутренних дел, представлявшие опасность попытки активизировать исламский фактор в пределах империи во враждебных для ее целостности целях30. Совершая паломничество в святые места, российские мусульмане, исполнив свой священный долг, в подавляющем большинстве возвращались на Родину. Поэтому проверить истинные намерения тех, кто использовал хадж как предлог для эмиграции, практически было невозможно.
Общее количество переселившихся в конечном итоге вопреки первоначальным расчетам, было значительным и весьма поверхностно учтено в сохранившейся статистике. По имеющимся в ней данным можно только предполагать, что оно составило от 400 до 500 тыс. человек [17, л. 12; 19, л.7]. Из них на западную часть края приходилось 95%, а на восточную, где те же оперативные мероприятия, направленные на ограниченное выселение "наиболее неспокойных и враждебных" России племен, так и не привели к ожидаемым последствиям, - только 5% [21, с. 11; 17, д. 1277, л. 2-3. Подсчет наш. - В. М.). Такая неравномерность безусловно не случайна, и объяснение ее может вскрыть некую закономерность столь масштабного выселения горцев, которое, как видно из проведенного анализа, было не в интересах России.
Целенаправленное воздействие на ситуацию для побуждения к переселению наиболее враждебных России племен было, как уже сказано, сугубо ограниченным и при одинаковом использовании в восточных и западных частях северокавказского края дало совершенно разные результаты. Разгадку этому нужно искать, несомненно, не только в том, что Турция дав согласие, например, на переселение нескольких чеченских племен, в 1866 г. вероломно отказала им в приеме [21, с. 10-11]. Следовательно, целенаправленное воздействие, применявшееся к тому же лишь на начальной стадии, не могло быть определяющим в формировании явления мухаджирства. Переселение в Турцию, кстати сказать, происходило и из внутренних губерний России, но оно никогда не принимало столь массового характера [27, с. 191].
На протяжении ряда веков установилось следующее распределение влияния на Кавказ сопредельных государств: Ирана - в восточной части, по побережью Каспийского моря, России - в северо-восточной и центральной частях, Турции - в западной части, по побережью Черного и Азовского морей [20, с. 63]. На это обратил внимание еще в 20-е годы XIX в. генерал А. П. Ермолов, имевший разностороннюю осведомленность о геополитических особенностях края: "Турки... сильное... имея влияние на многочисленные закубанские народы..."31.Выделялось это и в отечественной историографии в 20-30-е годы XX в., когда, собственно говоря, в соответствии с идеологическими установками и происходило становление версии "исторической вины" России за "истребление туземного населения". В начале 1990-х годов эта особенность подтверждена также в исследованиях А. Х. Бижева, А. Х. Касумова, Х. А. Касумова32 и др.
Однако из изложенного выше очевидно, что в преобладающей степени выселение произошло из зоны традиционного турецкого влияния, что в сопоставлении с приведенными фактами показывает, кто является главным виновником разыгравшейся трагедии. Преследуя свои цели на Кавказе, Турцию всемерно поддерживали также и некоторые западные державы, и прежде всего Англия, игравшая, используя свой колониальный опыт, на "религиозных чувствах горцев" для "восстановления их против России" [13, с. 32].
Показательны в этой связи и личные представления о подоплеке этой трагедии сына Шамиля Джемал-Эддина, который с гневом констатировал: "...я напишу султану Абдул-Меджиду, чтобы он перестал морочить горцев... Турецкое правительство вело политику в отношении горцев такую точно, как европейцы в отношении негритосов. У турецкого правительства не хватило и благородства даже для дачи приюта горцам-переселенцам в Турцию, которые с трепетом ехали туда, как в святые места, думая найти в единоверной Турции для себя новую родину. Правительственный цинизм Турции доходил до того, что турки, в начале чуть ли не воззваниями поощряя переселение, думали использовать беглецов по-видимому для своих военных целей..., но, столкнувшись с лавиной беженцев - испугались и позорно обрекли на вымирание людей, которые умирали и готовы были умереть по одному знаку за величие Турции"33.
Такие же наблюдения лишь с долей идеологического налета своей эпохи о подлинной роли Турции в судьбе горских народов сделал и Н. Буачидзе, первый председатель Терского совнаркома. Вспоминая пребывание в этой стране в течение двух с половиной лет в начале XX в., он выделил "с болью в сердце" как особо запомнившееся встречи с эмигрировавшими горцами, над которыми турецкие беки "...издевались и смотрели на них, как на пасынков, как на гяуров, они не имели земли, не имели даже голоса на судах". И, признавая с горечью свою ошибку, все встречавшиеся ему горцы-эмигранты говорили, что "...положение их при царизме в России было гораздо лучше, чем в Турции" 34. Такое горькое осознание, что "в христианской России... было бы лучше во всех отношениях, чем в магометанской Турции" приходило к покинувшим Родину неоднократно.
В Османской империи и других странах Ближнего Востока горцев вскоре постигло "полнейшее разочарование" и большая их часть была преисполнена желания вернуться в Россию35. Дипломатические миссии последней в этом зарубежье, посольство в Стамбуле и различные консульства, были буквально завалены многочисленными прошениями горцев о возвращении [20, с. 113-114]. Главное управление наместника на Кавказе не раз ставило в известность начальников областей, губерний и отдельных частей края о том, что "...многие переселенцы прежних лет, по достоверным сведениям недовольны своим настоящим положением... имеют общее стремление к возвращению" [11, с. 98].
Против этого было, прежде всего, само турецкое правительство, заселившее горцами малопригодные для жизни регионы и использовавшее их на самых тяжелых и изнурительных работах [20, с. 113-114]. Россия и в этой ситуации в приеме им не отказывала. Однако на реэмиграцию также были установлены ограничения (для исключения ее стихийности и непредсказуемых последствий). Достаточно сказать, что ходатайства о разрешении вернуться в Россию охватывали, как правило, большие группы семей (до 8,5 тыс. и более), и их одновременный прием и обустройство в ее пределах представлялись делом сложным и весьма проблематичным.
Существовало также опасение, что возвращавшиеся "скроются в горах, составят шайки и снова возобновят набеги и, может быть, горную войну", на которую в прошлом Россия несла огромные затраты. Достаточно сказать, что в Кавказской войне ежегодно гибло до 30 тыс. человек и на ее ведение расходовалась шестая часть государственного бюджета. К тому же было известно, что переселившимся горцам в Турции агентура и даже дипломаты западных стран усиленно внушали мысль о скором возвращении их на родину для продолжения борьбы [16, с. 238, 240-241, 246]. Именно в этом контексте необходимо рассматривать, на наш взгляд, и резолюцию российского императора Александра II на одном из массовых прошений: "О возвращении и речи быть не может" [11, с. 98], которую используют до сих пор как решающий аргумент в подтверждение версии "об исторической ответственности" за произошедшую трагедию, ложащейся якобы исключительно на Россию. Хотя с высоты пережитого теперь эту резолюцию можно, конечно, признать и как ошибочную.
На реэмиграцию же более мелкими партиями запрета не существовало и она происходила. Начальник Сухумского отдела отмечал, что "...допущение исключений для отдельных лиц, а затем и для целых групп привело к массовому движению переселенцев" [16, с. 381]. Так, из общего количества переселившихся в Турцию в 1861 г. из Кубанской и Терской областей вернулось обратно более 70% [20, с. 115. Подсчет наш. - В. М.]. К сожалению, из-за отмеченной неполноты статистических сведений такие подсчеты невозможно произвести по другим годам и тем более десятилетиям. Возвращавшиеся на Родину семейства горцев по разрешению или нелегально поселялись русскими властями "...в прежних местах из человеколюбия и снисхождения к их бедственному положению" [11, с. 98].
Многие горцы, прошедшие через турецкую эмиграцию, резко изменили свое отношение к России. Вернувшийся, например, на Северный Кавказ в Баталпашинский отдел Даль-бек-Джаттаев, через некоторое время стал посещать карачаевские аулы и "проповедовать правила магометанской религии относительно чести и добра", из-за чего "имя его дошло до фанатичного обожания" и этим обратило на себя особое внимание полиции. Однако вопреки опасениям в проповедях он высказывался "против переселения горцев в Турцию; признавая, что личность и имущество законом России ограждены более, нежели в Турции" [11, с. 111].
Не относились в подавляющей массе негативно к России и те горцы, которые так и не вернулись по разным причинам из эмиграции. Находившийся в Турции в 1919 г. по поручению организаторов Горской республики, взявших курс на создание на Северном Кавказе самостоятельного государства, Хасан Хадзарат с удивлением сообщал из Стамбула в письме от 28 февраля занимавшему пост председателя в правительстве П. Т. Коцеву: "Дорогой Пшемахо!... Теперь кое-что о турецких черкесах... Как это ни покажется странным, они не относятся к России отрицательно, полагая, что нам ни в коем случае не следует ссориться с ней"36.
Еще в конце Кавказской войны русское командование предпринимало попытки выяснить "общую цифру неприязненного населения" [12, с. 88-89], что позволило бы определить для истории ее этнодемографический базис, но они так и остались не реализованными. Это дает возможность изображать теперь противостояние горцев как чуть ли не всеобщее, хотя какая-то часть их сообществ как на востоке, так и на западе северокавказского края включалась в борьбу под влиянием непримиримых, нередко под угрозой "расправы и разорения"37. О численности населения, принимавшего активное участие в противостоянии, нельзя судить и по количеству переселившихся в Турцию, так как вместе с племенами, не желавшими принять подданство России, переселялись и те, которые, как свидетельствуют факты, отнюдь не были ей враждебны. Их переселение - это и общероссийская трагедия. Для достижения объективности при воссоздании панорамы ее развития необходимо учитывать все детали.
В оценках же геополитической миссии России на Кавказе во внимание должен приниматься эпохальный контекст, с наличием противоречивых тенденций, влиявших на ее осуществление. Одну из таких противоречивостей выделил Л. Н. Толстой в рукописных размышлениях над сюжетами рассказа "Набег". По горячим следам событий великий русский писатель подметил то, к чему отечественная историческая наука подошла только на исходе XX в., под влиянием разработок таких видных современных исследователей края, как М. М. Блиев, В. Б. Виноградов и В. В. Дегоев: в Кавказской войне справедливость была и на стороне России. "Кто станет сомневаться, - поставил вопрос перед очевидцами и потомками Л. Н. Толстой, - что в войне русских с горцами справедливость, вытекающая из чувства самосохранения, на нашей стороне? Ежели бы не было этой войны, чтобы обеспечивало все смежные... русские владения от... набегов?"38.
По данным специализирующегося по проблеме молодого ученого Б. В.Виноградова, "разбойные нападения с похищениями людей, имущества, отгоном скота были нередкой действительностью рубежа XVIII-XIX вв.", хотя туземные народы тогда отнюдь "не подвергались насаждению российских порядков"39. Вспоминая первые годы своей службы на Кавказе, генерал А. П. Ермолов указывает на наличие здесь постоянной угрозы для российских границ: "Набеги, убийства, разбои не менее были частыми" [31, с. 284]. Представители иной концептуальной ориентации в науке склонны считать, что все приводимые доказательства на этот счет "безосновательны" и имеют "идеологическую подоплеку" [7, с. 19-21].
Но наличие постоянной угрозы для российских границ в XVIII - первой половине XIX вв. признавалось и в международных договорах. Так, еще по Ясскому миру (1791 г.), Турция получив признание, несмотря на победу России в войне, своих прав над западными черкесскими племенами, взяла на себя вместе с тем обязательства "употребить всю власть и способы к обузданию и воздержанию народов на левом берегу реки Кубани, обитающих при границах ее, дабы они на пределы Всероссийской империи набегов не чинили, никаких обид, хищничеств и разорении российско-императорским подданным и их семьям, жилищам и землям не приключили ни тайно и ни под каким видом людей в неволю не захватывали" [7, с. 34].
Справедливость в то же время, следуя размышлениям Л. Н. Толстого, была и на стороне горцев [38, с. 235]. И теперь приходится сожалеть, что единство между Россией и Кавказом устанавливалось не только вследствие мирной солидаризации. Такое сожаление высказывал, символически подводя черту мучительным колебаниям за долгие годы познания России, и имам Шамиль. Испытав в плену отношение к себе "как к другу и брату", получив признание как герой, на заданный ему как-то вопрос: "Отчего Вы так упорно не сдавались?" - искренне ответил: "Да, я жалею, что не знал России и что ранее не искал ее дружбы" [29, с. 113].
Против идеализации борьбы горцев и за признание ее бесперспективности высказались на международной научной конференции (Махачкала, 1998 г.), посвященной спорным вопросам и новым подходам в интерпретации различных составляющих Кавказской войны, и такие неординарные представители современной отечественной историографии, как Б. Г. Алиев и М.-С. К. Умаханов. Их концептуальные искания будут, несомненно, способствовать преодолению установившихся в ней крайностей.
Необходимо учитывать вместе с тем и то, что Кавказская война явилась следствием внутрирегиональных, в том числе и внутригорских противоречий. Отражением этих противоречий являлась, в частности, государственно-политическая солидаризация значительной части населения Кавказа с Россией. Характеризуя этот судьбоносный акт, выдающийся армянский просветитель X. Абовян в романе "Раны Армении" (1840 г.) писал: "Да будет благославен тот час, когда русские... вступили на нашу святую землю..." и призывал соплеменников "прославить бога" за то, что услышал молитву и привел многострадальный народ "...под могущественную державную руку русского царя"40. На важность же изучения этой тенденции указывал из заграничного далека еще в 1935 г. знаменитый русский гуманист и философ Н. К. Рерих, с надеждой на то, что "когда-то будет написана справедливая, обоснованная история о том, как много в разное время Россия помогала различным народам, причем помощь эта не была своекорыстна, а наоборот, очень часто страдающей являлась сама же Россия"41.
Завоевания ее в большинстве случаев, как видно из приведенных фактов, диктовались настоятельной потребностью защиты безопасности населения и государства в целом. Вместе с тем они являлись как бы составной частью, но отнюдь не преобладающей, общего стабилизационного процесса, происходившего на протяжении многих веков в пределах Евразии. В этой стабилизации солидарно с Россией принимали участие и другие заинтересованные в успешном для нее и для себя завершении народы. Прослеживается это и при завоевании части Кавказа, находившейся под влиянием непримиримых противников российской ориентации.
Войну с Шамилем, например, вели не только русские войска, но и сами горцы. Их действия неоднократно заслуживали высокие отзывы командования. Так, после ряда ожесточенных сражений в 1841 г. генерал П. Х. Граббе в приказе от 24 мая по поводу особо отличившейся в них горской добровольческой милиции констатировал следующее: "...милиция кабардинская, джарская и кумыкская соревновались в храбрости с казаками". В 1851 г. с отрядами двух наибов имама стойко вели борьбу мирные чеченцы и в ходе нее понесли весьма ощутимые потери42.
На необходимость учитывать роль самих народов Кавказа в присоединении края к России впервые указал князь Мещерский в путевом дневнике, изданном в 1876 г., вскоре после окончания Кавказской войны: "Кавказ был завоеван как оружием русских..., так и оружием туземцев Кавказа. На протяжении шестидесятилетней войны на Кавказе, мы видим, что в этих войнах всюду и везде отличались тамошние туземцы... Они дали в русских войсках целую плеяду героев, достойных высших чинов и знаков отличия"43. С. Ю. Витте, выдающийся государственный деятель России рубежа XIX-XX вв., также полагал, что нельзя игнорировать "...то значение, которое имели в покорении Кавказа туземцы..."44.
Так считали до 1917 г. и политические лидеры местных народов. В 1912 г. депутат Государственной Думы от Дагестанской области Гайдаров на одном из заседаний с гордостью напомнил присутствующим: "...Кавказ присоединен к России благодаря исторически-естественным условиям; наравне с русским оружием, я утверждаю, с самого начала появления на Кавказе русских вместе действовали также и туземные войска. Само население Кавказа боролось против своих для присоединения Кавказа к России... В руках Шамиля находилось всего несколько округов Дагестана, а остальные боролись с русскими против самого Шамиля. Я утверждаю, что присоединение Кавказа к России было как русским, так и кавказским делом; это было дело не только русских, но в то же время и самого кавказского населения"45.
Что же произошло в понимании этой проблемы впоследствии? Для обоснования права на власть сначала при Временном правительстве, а затем при большевиках с 1917 г. геополитические интересы России в Евразии, и в частности на Кавказе, были сведены при дискредитации царизма к монистическим представлениям о ее агрессивных постоянных стремлениях расширять границы империи. В борьбе за власть в наши дни усиленно цепляются за эту версию и новоявленные подвижники сепаратизма. Немалый вклад в утверждение этой исторической несправедливости продолжают вносить и некоторые представители российской науки. Цена же насажденных искаженных представлений измеряется теперь межнациональными конфликтами и нестабильностью государства. Выход, как и всегда, может быть найден только в восстановлении полной правды о прошлом.
ЛИТЕРАТУРА
1.Голос Дагестана. 1917. 30 апр.; Терский вестник. 1917. 16 июля.
2. Зверев А. Этнические конфликты на Кавказе, 1988-1994 гг. // Спорные границы на Кавказе. М., 1996. С. 12.
3. Хоперская Л. Л. Современные этнополитические процессы на Северном Кавказе: концепция этнической субьектности. Ростов н/Д, 1997.
4. Гамзатов Г. Г. Честь, совесть н слава Дагестана. (Вступительное слово) // Газимухаммед и начальный этап антифеодальной и антиколониальной борьбы народов Дагестана и Чечни: Материалы Межд. науч. конф. 13-14 октября 1993 г. Махачкала, 1997.
5.Фредди Де Пау. Политика Турции в Закавказье // Спорные границы на Кавказе. С. 200, 216.
6. Национально-освободительная борьба народов Северного Кавказа и проблемы мухаджирства: Материалы Всесоюз. науч.-практ. конф. 24-26 октября 1990 г. Нальчик, 1994.
7.Гибель Черкесии / Под общ. ред. М. А. Керашева. Краснодар, 1994. С. 104.
8. Куценко И. Я. Кавказская война и проблемы преемственности политики на Северном Кавказе // Кавказская война: уроки истории и современность: Материалы науч. конф. Краснодар, 16-18 мая 1994 г. Краснодар, 1995. С. 44.
9. Касумов А. Х. Окончание Кавказской войны и выселение адыгов в Турцию // Там же. С. 63.
10. Кудаева С. Г. О некоторых стереотипах в оценке роли Османской империи в судьбе адыгов (черкесов) в период Кавказской войны // Там же. С. 221.
11. Думанов O. M. Вдали от Родины. Нальчик, 1994.
12. Кумыков Т. Х. Выселение адыгов в Турцию - последствие Кавказской войны. Нальчик, 1994.
13. Кокиев Г. Военно-колонизационная политика царизма на Северном Кавказе // Революция и горец. 1929. ? 6; и др.
14. Авраменко А. М., Матвеев О. В., Матющенко П. П., Ратушняк В. Н. Россия и Кавказ в новейших исторических публикациях // Вопросы отечественной истории: Сб. науч. тр. Краснодар, 1995. С. 11-12.
15. Жданов Ю. А. Солнечное сплетение Евразии. Майкоп, 1999. С. 29.
16. Дзидзария Г. А. Махаджирство и проблемы истории Абхазии XIX столетия. 2-е изд., допол. Сухуми, 1982.
17. РГВИА. Ф. 400, Оп. 1. Д. 1551. Л. 87.
18. Цит. по: Берже А. П. Выселение горцев с Кавказа // Русская старина. СПб., 1882. Кн. 2. С. 342-343.
19. ГАКК. Ф. 454. Оп. 2. Д. 698. Л. 26.
20. Напсо Д. А., Чекменов С. А. Надежда н доверие. Из истории дружественных связей народов Карачаево-Черкесии с русским народом. Черкеск, 1993. С. 111.
21. Абрамов Я. Кавказские горцы. Материалы для истории черкесского народа. Вып. 3. Краснодар, 1927. С. 6.
22. АКАК. Тифлис, 1904. Т. 12. С. 763.
23. Туманов Г. М. Земельные вопросы и преступность на Кавказе. СПб., 1901. С. 24.
24. Алиев У., Городецкий Б., Сиюхов С. Адыгея. Ростов н/Д, 1927.
25. Россия: Опыт национально-государственной идеологии / Под ред. В. В. Ильина, А. С. Панарина и др. М., 1994. С. 7.
26. Победоносцев А. Черкесия. М., 1940. С. 32.
27. Дзагуров Г. А. Переселение горцев в Турцию // Материалы по истории горских народов. Ростов н/Д, 1925. С. 191.
28. Лакост Г' де. Россия и Великобритания в Центральной Азии. Ташкент, 1908. С. 42.
29. Шамиль на Кавказе и в России. Биографический очерк / Сост. М. Н. Чичагова. СПб., 1889. С. 200, 202.
30. ЦГИА Республики Грузия. Ф. 17. Оп. 2. Д. 1133. Л. 1.
31. Записки А. П. Ермолова. 1798-1826 aa. / Сост. В. А. Федоров. М., 1991. С. 368.
32. Касумов А. Х., Касумов Х. А. Геноцид адыгов. Из истории борьбы адыгов за независимость в XIX в. Нальчик, 1992; Бижев А. Х. Адыги Северо-Западпого Кавказа и кризис Восточного вопроса в конце 20-х - начале 30-х годов ХIХ в. Майкоп, 1994.
33. Цит. по: Aeeaa O. Очерк исторического развития горцев Кавказа и чужеземного влияния на них ислама, царизма и пр. Ростов н/Д, 1927. С. 109-110.
34. Цит. по: Никонов И. Н., Гальцев B. C. Ной Буачидзе. Орджоникидзе, 1957. С. 7.
35. Жизнь национальностей. 1919. 27 апр.
36. ЦГА РД. Ф. Р-621. Оп. 1. Д. 28. Л. 37.
37. Умаханов М.-С. К., Алиев Б. Г. Некоторые вопросы освещения борьбы горцев под руководством Шамиля: подходы и итоги изучения, перспективы // Кавказская война: Спорные вопросы и новые подходы. Тез. докл. Межд. науч. конф. Махачкала, 1998. С. 84-85.
38. Толстой Л. Н. Варианты из рукописных редакций "Набега" // Полн. собр. соч. М.-Л., 1932. Т. 3. С. 234-235.
39. Виноградов Б. В. Горские набеги в контексте российско-кавказских взаимоотношений периода правления Павла I // Вопросы северокавказской истории. Вып. 1. Армавир, 1996. С. 28.
40. Абовян X. Раны Армении / Пер. с арм. М., 1978. С. 87.
41. Рерих Н. К. По лицу земли // В поисках своего пути: Россия между Европой и Азией. В 2 ч. М., 1994. Ч. II. С. 206.
42. Тройно Ф. П. Кавказская война и судьба горских народов // Кавказская война: уроки истории и современность. С. 81-82.
43. Цит. по: Лурье С. В. Российская империя как этнокультурный феномен // Цивилизации и культуры. Вып. 1. М., 1994. С. 126.
44. Витте С. Ю. Избранные воспоминания. 1849-1911. М., 1991. С. 33.
45. Государственная Дума. 3 созыв. Сессия 5. Ч. 4. Засед. 120-153 (с 30 апреля по 9 июня 1912 г.): Стенограф. отч. СПб., 1912. С. 2403-2408.
16 сентября 1999 г.