Игорь Каляпин: "Следственный комитет саботирует расследования в Чечне"
НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ООО "МЕМО", ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ООО "МЕМО".
- В ноябре прошлого года была создана Общественная комиссия по Чечне, в рамках которой в республике работает так называемая Мобильная группа под Вашей координацией. Расскажите, пожалуйста, о её работе.
- Осенью 2009 года мы, активисты нескольких общественных организаций, захотели разобраться, почему так странно получается: правозащитники постоянно громко говорят в прессе, докладах, сообщают во все инстанции о том, что в Чечне самым вопиющим образом систематически нарушаются права человека, происходят похищения людей, бессудные казни и тому подобное, но при этом нет уголовных дел, доведённых до суда, нет обвинительных приговоров. Я представляю, что дела можно плохо расследовать. Но насколько же плохо их надо расследовать, чтобы результатов не было вообще?!
Мы решили попытаться рассмотреть эту ситуацию изнутри. Выехали в Чечню для того, чтобы войти, в качестве представителей потерпевших, в расследования, которые официально проводятся, и попробовать поучаствовать в этих процессах. Методика общественных расследований у нас существует и несколько лет успешно работает в других регионах России. Мы предположили, что она должна дать какие-то результаты и в Чеченской Республике, и, с ноября прошлого года, активно начали этим заниматься. Была сформирована так называемая Сводная мобильная группа. В Чечне постоянно находилось три наших юриста из различных правозащитных организаций, которые представляли интересы потерпевших по нескольким уголовным делам.
- Как власти в Чечне, сотрудники правоохранительных органов отнеслись к работе заезжих чужеземцев?
- Эта деятельность представителям чеченских правоохранительных органов показалась настолько необычной... В Чечне люди в погонах, обладающие определёнными полномочиями, следственные действия бояться проводить. А тут какие-то совершенно непонятные люди, которые являются представителями потерпевших, публично и громко настаивают на необходимости следственных действий! Более того, мы там несколько раз были вынуждены обращаться в суды - и выигрывали их. По Чечне быстро разнеслась слава, что это, мол, работает некая спецгруппа ФСБ. Не больше, ни меньше. Несколько раз нам там, шёпотом, следователи по особо важным делам Следственного комитета прокуратуры говорили, мол "вам хорошо, у вас крыша", то ли на Лубянке, то ли в Кремле. Так продолжалось до февраля 2010 г.
В феврале один высокопоставленный сотрудник милиции распорядился наших людей задержать, чтобы познакомиться. По чеченским меркам действие безобидное: "Ну, хотели познакомиться, что такого". Взяли и задержали всю группу, трёх человек. На вопросы: "На каких основаниях?", отвечали: "Мы - милиционеры, имеем право". Продержали наших юристов всю ночь в Шалинском райотделе внутренних дел, развели их по разным кабинетам, опрашивали, допрашивали. В конце концов, им было сказано: "Знаем, знаем, какие вы правозащитники. Поди, все старшие офицеры". Такой неприятный инцидент.
После этого произошёл скандальчик. Прокуратура по этому поводу вынесла на имя начальника РОВД представление. За нас достаточно решительно вступился Уполномоченный по правам человека в России Владимир Петрович Лукин.
- Расскажите, как Вы встречались с президентом Чечни, о чём говорили? Каковы результаты встречи?
- Через несколько дней после описанного инцидента мне позвонили на мобильный телефон и сказали, что Рамзан Кадыров интересуется, что это за работа, которой мы занимаемся, приглашает пообщаться. Поскольку от такого предложения невозможно отказаться, я сразу купил билет на самолёт и прилетел в Чечню. 17 февраля 2010 г. мне опять перезвонили, сообщив, что сегодня у Рамзана Ахмадовича есть время, и пригласили приехать через час в правительство. Я туда приехал. Часа полтора я прождал президента, после чего меня посадили в машину и повезли к нему домой.
Мне не очень понятно, официальный или неофициальный характер носила эта встреча. Скорее неофициальный, потому что разговаривали достаточно раскованно. Я, пользуясь тем, что, коли я в гостях, то, видимо, нахожусь в безопасности, задал Кадырову все самые острые вопросы, которые можно было задать: о ситуации в республике вообще, насколько я с ноября по февраль изучил её, и вопросы, касающиеся конкретных дел, в расследовании которых мы участвовали. Достаточно откровенный получился разговор, как мне показалось.
Результатом этого первого разговора было то, что Кадыров сказал: "Я понимаю, что есть проблемы. Кое в чём, ты, наверное, прав. Я думаю, что нам нужно в узком кругу собраться с прокурором и министром внутренних дел. Я всё-таки хочу там просто громко, гласно высказать свою позицию по некоторым вопросам". Я убеждал его в том, что необходимо не только высказать позицию громко и гласно этим двум должностным лицам, но и опубликовать эти слова. Потому, что в Чечне не столько знают законы Российской Федерации, сколько прислушиваются как к закону к словам Рамзана. Это вот да, это сильно. Сказал Рамзан плёнку сдирать со всех автомобилей - сдирают. И неважно, что написано в Правилах дорожного движения. Сказал Рамзан, что вот так делать нельзя - этого делать не будут. Если Рамзан сказал, что-то делать, будут делать, даже если это противоречит закону. Об этом как раз мы с ним и говорили: диктатура Кадырова и конституционный строй Российской Федерации. Достаточно долго мы на эту тему дискутировали.
И в чём-то я, наверное, даже смог его убедить. Хотя, по большинству позиций Кадыров со мной категорически не соглашался, и по многим позициям остался при своём мнении. Он говорил о том, как он понимает интересы России, причём достаточно искренне, на мой взгляд. Говорил, что необходимо, по его мнению, для того, чтобы в Чечне, как части Российской Федерации, был наведён порядок, люди могли спокойно трудиться и бороться с терроризмом. Он не говорил напрямую, что считает, что ради этого можно нарушать закон. Но он говорил, что законы у нас часто противоречат друг другу и тому подобное. На самом деле Кадыров озвучил то, что многие милицейские начальники, обученные политесу, обычно не говорят, но про себя думают. Кадыров в этом отношении выглядел честным. Он достаточно горячо говорит о том, что он, безусловно, за то, чтобы Чечня была частью Российской Федерации: "Я считаю, что я приношу пользу и России, и своей малой родине – Чеченской Республике. Нужно поступать так, как нужно, пусть это даже идёт вразрез с какими-то письменными правилами".
- А с чем он согласился?
- Согласился он с тем, что не расследованные преступления ложатся пятном и на российскую власть и на него персонально, как на президента Чеченской Республики. Задавал вопрос: "Считаешь ли ты, также как Орлов, что я Эстемирову убил?". Я ответил: "Во-первых, и Орлов тебя не обвинял в том, что ты непосредственно её убил. Ты как глава региона, более того, как человек, который обладает очень большой личной властью в республике, тебе достаточно было в резкой форме выразить недовольство этим человеком, постоянно давать понять, так же как мне сейчас, что закон далеко не всегда необходимо соблюдать. И если, в частности, убийство Эстемировой не будет раскрыто, то кто-то публично, а в основном за глаза, за твоей спиной будет говорить, что Кадыров к этому причастен. А уж то, что ты отвечаешь за это убийство – безусловно. Как и за любое убийство в Чечне".
Я ему привел примеры из нескольких дел, в расследовании которых мы участвуем. В частност, о деле Заремы Гайсановой. Я говорю: "Если ты руководил, и человек был задержан, увёзен. Никто не говорит, что Кадыров убил, но он руководил спецоперацией. Естественно, Кадырова должны допросить. Следователи Следственного комитета бояться это делать. И когда мы заявляем о необходимости допроса Кадырова, то следователь заикаться начинает. То же происходит по другим делам, где необходимо допросить Даудова, или Делимханова, или кого-то из тех, кого называют твоими людьми. Следователи не смеют даже помыслить о том, чтобы таких больших людей, личных друзей Рамзана Кадырова допрашивать будут, даже в качестве свидетелей". К концу нашего разговора, он даже вместе со мной начал этим возмущаться: "Ну, а что я виноват, что в прокуратуре трусы работают? Разве им кто говорил, что нельзя допрашивать, пусть даже и меня?". Встречу с участием прокурора республики и министра внутренних дел он, действительно, назначил. Спустя две недели, 2 марта 2010 года, такая встреча состоялась.
- Как она прошла? О чём говорили, что было интересного?
- Это происходило официально, в рабочем кабинете Рамзана Кадырова в правительстве. Был приглашён Михаил Савчин, прокурор Чеченской Республики, и Руслан Алханов, министр внутренних дел. На встрече был поставлен своеобразный эксперимент. Я опять стал говорить, что следователи Следственного комитета при Прокуратуре Чеченской Республики неоднократно в неформальных беседах высказывали мнение, что существуют неприкасаемые для правоохранительных органов личности, которых и на допрос вызвать нельзя, не то, что к ответственности привлечь. Ну, и, тем более, неприкасаемыми считаются близкие к Кадырову милицейские начальники, - типа Даудова, Делимханова и прочих.
Про дело Гайсановой… Я говорил о том, что следователи Следственного комитета при прокуратуре не имеют возможности допрашивать каких-то людей, производить следственные действия. Когда они направляют отдельные поручения в органы внутренних дел, то эти поручения просто игнорируют. Грубо нарушается закон. Сотрудники милиции, даже небольшого ранга, наплевательски относятся к законным требованиям, которые к ним предъявляют следователи прокуратуры. В этой ситуации, - для меня это было совершенно неожиданно, - прокурор республики, на поддержку которого я рассчитывал, начал меня убеждать, что это не так: "На самом деле всё не так плохо, как Вы говорите". Хорошо, что у меня была с собой папка с документами. Кипу вот этих не исполненных поручений я им продемонстрировал.
- По каким делам?
- Например, по делу Заремы Гайсановой. Следователь по особо важным делам республиканской прокуратуры направляет поручение начальнику Октябрьского РОВД о необходимости установить руководителя некой спецоперации, в ходе которой пропала Гайсанова. Следователь, естественно, направляет на имя начальника РОВД отдельное поручение, где говорит, что он должен сообщить, какие подразделения участвовали в этой операции: т. е., когда проводится спецоперация, начальник РОВД ставится в известность, какая операция проводится, какими силами, кто в ней участвует и т. п. Такое поручение следователя подлежит исполнению согласно УПК РФ в течении 10 суток. А оно не только не исполняется – бедолага следователь даже ответа на него не получает. Через неделю направляет повторное, потом третье. Ни на одно не получает ответа. В конце концов, следователь прокуратуры выносит представление - это уже мера прокурорского реагирования – на имя начальника РОВД, в котором пишет: "Вы систематически нарушаете закон. Вы препятствуете расследованию уголовного дела", и т. д. Согласно представления, руководитель ОВД обязан принять меры для устранения нарушений закона. Более того, сообщить о принятых мерах инициатору, в данном случае – следователю, и прокурору района. Ничего не делается. Никто ответов даже не получал. Для чеченских милиционеров все эти письма прокурорские – бумажки, которые, видимо, нужно в урну выбрасывать. Следователь пишет рапорт вышестоящему начальству. Оно обращается с официальным обращением к министру внутренних дел Чечни. Тоже никакого ответа. И все эти документы находятся в материалах уголовного дела. Всё официально. Говорить тут: "Нет, что Вы. У нас всё нормально" - странно.
Я стал всё это вынимать, показывать Савчину. Говорю: "Господин прокурор, что Вы говорите? До сих пор руководителя спецоперации так и не установили. 4 месяца прошло". На что мне прокурор вместе с министром внутренних дел отвечают: "Игорь Александрович, это поручение сейчас исполняется, устанавливаем". Я говорю: "Что устанавливать? Руководитель спецоперации – Кадыров Рамзан Ахматович. Так Рамзан Ахматович?". Рамзан улыбается, кивает: "Да, я командовал спецоперацией. Я никогда этого не скрывал. По ТВ был сюжет. На сайте МВД информация висит, о том, что я командовал". Я говорю: "Ну, вот. А следователь по особо важным делам прокуратуры вместе с руководством органов внутренних дел 4-й месяц Вас установить не могут. Они видимо не знают".
Кадыров попросил дать телефон следователя, включил громкую связь, по своему телефону звонит следователю и говорит: "Мамед, здравствуй! Ты мне скажи, ты что не знаешь, кто спецоперацией командовал?". Тот ему что-то отвечает, - видно, что начинает оправдываться, что его правозащитники ходатайствами замучили. Кадыров говорит: "А почему тебе правозащитники должны ходатайства заявлять? Ты что сам не знаешь, кто спецоперацией командовал? Почему мне о том, что тебе меня надо допросить по делу, правозащитники сообщают, а я в первый раз за пять месяцев об этом слышу?". Ну и т. д. Я не знаю, была ли это игра, показуха, но выглядело это искренне. В конце концов достаточно грозно в адрес министра и прокурора прозвучало: "Никаких ссылок на какие-то там спецоперации, - неотложных дел быть не может. Если приходит повестка от следователя, значит руки в ноги и на допрос. Значит, полное содействие Следственному комитету оказывать!". Более того, на следующий день информация о том, что состоялась такая встреча и такие слова Кадыровым были сказаны появилась на портале "Грозный-информ", сайте правительства ЧР.
Между прочим, до сих пор ли, не знаю, но две недели назад, Кадыров не был ещё допрошен. Апрель, май прошли с тех пор, а следователь его так и не допросил. И на вопрос следователю, почему же он Кадырова так и не допрашивает, следователь отвечал: "Не считаю нужным". Несмотря на то, что ходатайство о допросе Кадырова, он удовлетворил ещё в конце прошлого года. Следователь очень долго отказывался. Мы написали жалобу в суд. И следователь, не дожидаясь суда, сказал: "Хорошо, но когда я его буду допрашивать – не знаю". Это всё тянулось до марта 2010 г. А 2 марта Кадыров чуть ли не в приказном порядке сказал: "Если есть ко мне вопросы, приезжай завтра, я тебе на все вопросы отвечу под протокол. Если ты думаешь, что мне сказать нечего, ты глубоко ошибаешься".
- А по другим делам?
- Всё то же самое. Всех этих страшных людей следователи бояться допрашивать. Я сейчас уже не очень понимаю, если честно, кто является корнем проблемы. То ли это, действительно, чеченские милиционеры такие страшные, что их чеченские следователи прокуратуры бояться, то ли это просто какая-то политика, которая идёт от Следственного комитета, от "ока государева", от прокуратуры. Т. е., им дают понять: "Ребята, делайте, что хотите. Мы вас демонстративно даже спрашивать не будем. Мы вам и вопросов не будем задавать". Что здесь является причиной, а что следствием, какая сторона является виновной, я сейчас уверенно сказать уже не могу. Я был уверен 2-3 месяца тому назад, что следователи прокуратуры, действительно, находятся в ситуации смертельной опасности и боятся допрашивать кадыровцев, потому что это опасно для их жизни. Сейчас я в этом уже не так уверен. Я сильно подозреваю, что это просто какая-то сознательная политика: демонстрируется карт-бланш со стороны органов прокуратуры, что, мол, мы никаких вопросов вам никогда не зададим. Пропал человек, и слава Богу. Т. е., что вместо следствия осуществляется саботаж – это я могу констатировать абсолютно точно. По всем делам, которыми мы занимаемся, следствие не проводится. У нас их всего шесть.
Месяц назад был освобождён похищенный Ислам Умарпашаев. Он два месяца был пропавшим. Проводилась спецоперация: люди в форме с автоматами оцепили квартал, пришли во двор к нему, представились оперативными сотрудниками уголовного розыска Октябрьского РОВД и этого Ислама Умарпашаева задержали. Т. к. те, кто его задерживал, не предъявили удостоверения, дело расследовалось как похищение. Человека два месяца держали... Каждые доследственные действия осуществлялись из-под палки. Вот два месяца этот человек отсутствовал. А потом его некие сотрудники милиции освободили и передали родственникам. Мы Умарпашаева отправили в Нижний Новгород, подлечиться, - у нас есть такая возможность: у нас по программе жертвы милицейских избиений лечатся в клиниках. Умарпашаев нам рассказал, что все два месяца он сидел в подвале одного из подразделений ВД, прикованный к батарее.
- А где конкретно, он не знал?
- Нет, он назвал ОВД, просто я не хочу, чтобы мы с вами попали под иск. Он чётко объясняет, где он находился, какие должностные лица с ним общались. Это подразделение МВД в г. Грозном. В первый день Умарпашаева там избили, а потом уже в общем-то и не трогали. Зачем держали - он так и не понял. Его сносно кормили, выводили в баню. Бороду только не дали брить. Т. е., я так думаю, что из него "ваххабита" готовили. Но, это мои домыслы. Через 2 месяца Умарпашаева по каким-то неизвестным причинам решили освободить. При этом с него взяли обещание, что Умарпашаев следователю прокуратуры, который расследует дело о его похищении, придёт и скажет, что всё это время он был у родственников в Подмосковье. Умарпашаев говорит: "Я никогда в Подмосковье не был. И никогда с Кавказа никуда не уезжал". Тогда они говорят: "Ну, скажешь, что был у родных в Дагестане", - на чём они и порешили. Более того, как Умарпашаев нам рассказывает, что уже когда его из того места, где держали, привезли опять в Октябрьский РОВД - непосредственно перед передачей его родственникам - эти оперативники общались с одним из следователей, с которым как раз советовались о том, как сейчас лучше закрыть это дело, какие действия надо для этого сделать, потому что, мол, на самом деле его никто не похищал, а он просто у родственников был.
Мы всю историю Умарпашаева достаточно подробно описываем, он подробно рассказывает про помещения в котором его держали и т. д. Мы это оформили в виде письменного объяснения и направили заявление на имя Бастрыкина, руководителя СКП РФ. Написали и о том, чтобы данное дело было передано для производства в любой другой субъект РФ, либо принято к производству центральным аппаратом Следственного комитета. Очевидно, что объективно расследовать это дело в СКП ЧР невозможно. Также очевидно, что если Умарпашаев дал правдивые показания о том, где он находился, то он будет подвергаться преследованию.
Мало того, что мы сами обратились к Бастрыкину, к нему самолично обратился и Лукин, которому мы также предоставили все эти объяснения. Более того, мы привезли Умарпашаева к Лукину, - что называется, живьём. И Лукин с ним лично беседовал. Буквально несколько дней назад мы получили отрицательный ответ от одного из помощников Бастрыкина, где написано следующее: что никакого давления на Умарпашаева никто не оказывал, он просто уклоняется от явки к следователю. Никаких оснований для передачи расследования данного дела не усматривается. В общем, "везите его обратно в Чечню, пусть он там показания даёт". Помощник Бастрыкина ссылается там на некую проверку, которая была проведена по нашей инициативе. Каким образом эта проверка проводилась, если ни меня, ни Умарпашаева никто не опросил в ходе проверки? Ислам находится у нас уже полтора-два месяца, следователя мы поставили в известность о том, что Умарпашаев находится в таком-то медучреждении и, если есть необходимость в проведении следственных действий с его участием, необходимо направить соответствующее отдельное поручение сюда, в нижегородскую прокуратуру.
Такое поручение было направлено. Умарпашаева вызывали в прокуратуру и допрашивали в качестве потерпевшего в моём, как его представителя, присутствии. Умарпашаев дал подробные показания, которые были зафиксированы: где и как он содержался. Этот протокол сразу был направлен в прокуратуру ЧР. Насколько я понимаю, после того, как Умарпашаев уже дал показания, ему возвращаться в Чечню, мягко говоря, небезопасно. Тем не менее, копию этого протокола мы, в том числе, тоже направили Бастрыкину. Т. е. - это не просто слова человека, который не хочет ехать в Чечню, а предпочитает жить в Нижнем, а это его официальные показания, которые он дал следователю по особо важным делам нижегородской облпрокуратуры. Несмотря на это, вот такой странный ответ последовал.
На мой взгляд, при подобных обстоятельствах, любой следователь такого ранга, как руководитель СК России, не должен таких шагов предпринимать. Потому, что, если сейчас этого Умарпашаева, действительно, отправить в Чечню, велика вероятность, что с ним даже разговаривать не будут. Его сейчас дешевле убить. Я понимаю, что есть угроза его жизни. И вместо того, чтобы обеспечить безопасность, - о чём мы просили в том числе, - получен вот такой ответ: что никакого давления нет, проведена проверка, а для участия в следственных действиях – в ЧР, а то он, мол, уклоняется от них. Какое может быть уклонение, если по первому же требованию, Умарпашаев явился и дал показания?
Для меня всё это служит доказательством того, что имеет место дикий, вопиющий, неприкрытый саботаж. И судя по реакции Бастрыкина, его команде всё это известно.
- Если сравнить эту ситуацию, сложившуюся в Чечне, с Нижегородской областью, там такого быть не может?
- Если бы у нас или в любом другом субъекте РФ человека так удерживали, и, если бы кто-то обвинил большого начальника милиции в том, что он человека держал в каком-то подвале, прикованным к батарее наручниками, то, безусловно, реакция была бы. Безусловно, сделали бы всё, чтобы такое заявление расследовать, потому что это серьёзно - есть вещи, на которые прокуратура смотрит сквозь пальцы, но есть вещи, на которые она реагирует. И именно этой реакцией определяется тот уровень... Милиционеры чётко знают, что какие-то вещи делать можно: например, побить, подозреваемого, показания выбить. И что вряд ли их за это к ответственности привлекут. Но каких-то вещей делать нельзя. Незаконно, без оформления документов, человека среди белого дня задержать и где-то в непредусмотренном законом месте его держать – этого делать нельзя. Это любой милицейский начальник знает. А в Чечне это почему-то можно. В Чечне на это нет реакции. Следовательно, остаётся сделать обоснованное предположение, что людей это устраивает. Считается, что для Чечни это допустимо.
- Всё-таки, расскажите подробно о деятельности сводных мобильных групп. Как они работают?
- Они работают так, как должен работать хороший адвокат. Никаких особых изобретений здесь нет. Поскольку у нас органы прокуратуры, а точнее Следственного комитета при прокуратуре, по делам, связанным с нарушением прав человека, обычно, к сожалению, бездействуют и расследование проводят очень неактивно, мы пришли к пониманию того, что, чтобы дело довести до суда, потерпевшему необходима квалифицированная юридическая помощь, - и мы такую помощь предоставляем. По сути, наши юристы вместо следователя проводят расследование, устанавливают очевидцев, запрашивают необходимые документы, находят потенциальных свидетелей и т. д. А потом либо соответствующие объяснения приобщаются к материалам дела, либо заявляются ходатайства о проведении каких-то следственных действий.
Например, необходимо провести экспертизу. Мы можем заявить ходатайство о её проведении, причём, в определенном медучреждении. Следователь прекрасно понимает, что это нужно сделать, но по целому ряду причин не хочет. Чаще всего потому, что не хочет ссориться с милицией. А мы добиваемся проведения необходимых действий, если необходимо обращаемся в суд. У нас в год несколько сот – по 200 по 300 - судов проходит именно с прокуратурой. Мы постоянно вынуждены их бездействие обжаловать. Заявляем ходатайства. Вот сейчас следователь нам отказывает в удовлетворении таких ходатайств о проведении каких-то действий. Они нам говорят, что они лучше нас знают, что им делать. В этой ситуации мы вынуждены идти в суд и через суд доказывать, что не они лучше знают.
- Сколько таких случаев в Чечне было?
- Выигранных судов? Буквально единицы, обращений пять.
- А проиграли?
- Ни одного не проиграли. Там было несколько случаев, когда мы обращались в суд, и следователь СКП или руководитель СКП района, узнав, что мы обратились в суд, своё решение отменял. Таких случаев было несколько, - наверное, даже больше пяти.
- Например?
- Например, было отменено подобным образом постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в Ачхой-Мартановском межрайонном следственном отделе СКП. Дважды отменено постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в Шалинском следственном отделе.
- А кто потерпевшие?
- В одном случае, - Ибрагимов Аднан, в другом - дело Асхабовых в Шали. Там потерпевший - 70-летний Данилбек Асхабов. В обоих случаях, дела связаны с исчезновениями их сыновей.
- Они были давно похищены?
- В 2009 году. Все дела, которые у нас в работе сейчас находятся – это похищения 2009 года.
- И они не вернулись?
- Не вернулись. Точно так же, как Зарема Гайсанова. Есть большие подозрения, что все эти люди давно убиты.
Два человека нашлись: Умарпашаев и недавно освобождёный Дошукаев. С Дошукаевым, к сожалению, тяжёлая ситуация. Он намерен свое обещание похитителям исполнять и отказывается давать объяснения о том, где находился. Так что, по этому делу мы ничего и не говорим.
По всем делам были поданы жалобы в Европейский суд. Сразу после передачи этих жалоб ЕСПЧ они были освобождены, - сначала Умарпашаев, потом Дошукаев.
- Вы полагаете, что освобождение - это следствие подачи жалоб в Евросуд?
- Возможно сейчас это так. Дело в том, что по другим делам тоже были поданы жалобы в ЕСПЧ. Но Асхабов, Ибрагимов, Гайсанова - эти люди не были освобождены.
- Но вам известно, что они где-то содержатся?
- Нет. У меня есть определённые догадки, - но только догадки. Т. е., то, что эти люди исчезли в результате их контакта с сотрудниками правоохранительных органов, их всех забрали из дома. Они не где-то в лесу были пойманы при обстоятельствах доказывающих, что они имеют отношение к террористам. Их всех забрали из дома сотрудники правоохранительных органов, - после этого эти люди исчезли.
- Как вашим людям работается в смысле безопасности?
- Угроз в наш адрес не поступало. Уверенно сказать, что нам тут угрожали смертью, – я ни одного такого случая не могу привести. Поступали "дружеские" предупреждения, - от тех же самых следователей, чеченских правозащитников, - особенно тех, которые сильно дружат с уполномоченным по правам человека ЧР.
Ну, а следователи прокуратуры, с которыми мы постоянно тесно общаемся, в производстве которых находятся дела, - они просто заражаются от своих прав. Я вообще не понимаю как эти люди работают. Когда необходимо вызвать на допрос вот такого-то сотрудника, рядового патрульно-постовой службы (ППС), а следователь говорит, что "если я ему пошлю повестку, то, во-первых, он ко мне не придёт, а, во-вторых, меня в лучшем случае сольют". Уму не постижимо - рядовой ППСник! Если в любом российском регионе такого вызовет на допрос следователь по особо важным делам, то он, наверное, уже по телефону вопрос задаст: "Верёвку с собой приносить, или в прокуратуре выдадут?". А в Чечне всё наоборот: ППС им. Кадырова или так называемый нефтеполк управления ВОХР – неприкасаемые люди, у которых своя форма, чёрная. А уж насчет придти в прокуратуру – это некое недоразумение... "и как он посмел, меня, крутого кадыровца на допрос вызвать?!". Там такая расстановка, - не УПК действует, а свои понятия.
- Когда Вы встречались с Кадыровым и министрами, на чём вы попрощались?
- Договорились о том, что, мол, если будут проблемы, обращайтесь, - все они мне это сказали и прокурор и министр внутренних дел.
К Кадырову не обращался. А к министру ВД, да, вынужден был обратиться, причём среди ночи. Насчет того самого Умарпашаева. Через несколько дней похитители, видимо, спохватились, что он здесь слишком много начнёт рассказывать того, что им не надо. Один из сотрудников, который так сказать его "освобождал", который уж точно знает, откуда он его привёз – от родных из Дагестана или из другого места - т. е. он из этого подразделения МВД, где содержался Ислам, он мне позвонил часов около одиннадцати вечера и в ультимативной форме сообщил: "У меня здесь брат и отец Умарпашаева. Я их не отпущу, пока ты не посадишь его на поезд и мне не скажешь, что он едет в ЧР". Я ему говорю: "А на каком основании вы их у себя держите?". Он посмеялся и сказал, что "будут сидеть, пока ты мне не скажешь, на какой поезд ты его посадил и когда он здесь будет".
Несколько было у нас созвонов в течение часа, когда я понял, что уже ночь глухая и люди сидят в милиции. Он им трубку передавал, они были вынуждены, как я понимаю, под принуждением говорить, что "ты излечи его сколько-нибудь и сажай в поезд, пусть едет домой". Я ответил: "Извините уважаемые, я его никуда не посажу. Человек лечится и до тех пор, пока не вылечится, никуда не поедет". "Ну, ты понимаешь, у нас тут проблемы". Я говорю: "Сейчас мы их решаем". И вот я ночью позвонил Алханову, попросил в эту ситуацию как-то вмешаться. Несмотря на то, что Алханов, видимо, туда позвонил, - начальнику этого РОВД, - мне перезвонил этот оперативный сотрудник: "Ладно, я их отпустил, родственников. Но ты имей ввиду, что мне немедленно этот человек нужен. И не, следователю, и т. д.". А в то же время, на выходе из РОВД стояли как раз наши ребята с машиной, дежурили. Они перезванивают и сообщают, что никто из РОВД не выходил. Этот РОВД обнесён глухим бетонным забором. Вариантов нет, - выходящего человека отследить просто. Когда я убедился, что людей на самом деле не отпустили, был вынужден второй раз перезванивать Алханову. После второго вмешательства Алханова людей этих реально выпустили из РОВД.
В чём наша работа заключается еще? Собираем доказательства вместо следователей прокуратуры. Кстати, я не назвал ещё одно дело - Турнуевой. Там мать признана потерпевшей. У неё пропал сын, его фамилия Зайналов. Это вот тоже ещё один человек, который был похищен сотрудниками правоохранительных органов. По этому делу следствие даже место происшествия не осмотрело... Не осмотрели его самостоятельно, не нашли след, который там остался от пули - пока мы их не заставили буквально. Сначала мы очень долго добивались того, чтобы следователь наше ходатайство о проведении этого действия удовлетворил. Хотя оно очевидно необходимо, он сам его должен был сделать в течение первых трёх суток после возбуждения дела. А когда мы добились, чтобы он это ходатайство удовлетворил, потом ещё две недели, ежедневно, буквально, чуть не за шиворот следователя тащили на это место происшествия. А вы понимаете, что такое вовремя обнаружить пулю? Это значит идентифицировать ствол, с которого она выпущена, так что можно наверняка выявить сотрудника милиции, который стрелял.
Отверстие мы нашли, - понятно, что там была пуля. Но сами мы извлечь ее не можем, - это действие может провести только следователь, иначе улика потеряет доказательное значение. Мы не имеем право непосредственно получить доказательства, - имеет право только следователь. В данном случае, наша задача была выехать на место происшествия вместе с криминалистом, чтобы они при соблюдении всех формальностей, при понятых, эту пулю достали и отправили на экспертизу. Но, поскольку это было сделано только через три месяца после происшествия, пуля уже была непригодна для идентификации. Она, действительно, была покрыта вся коррозией, т.к. там, между сайдингом и стенкой, она лежала несколько месяцев.
Вот это всё - чеченская специфика. То же самое происходит по милицейским делам, особенно по пыточным, и в других субъектах РФ. Дело в том, всё-таки, о каком преступлении идёт речь. Если у нас могут безнаказанно побить подозреваемого, пэпээсники могут побить человека, тем более, если он чуть пьяный, при задержании на улице – такие дела прокуратура очень неохотно расследует. А когда речь о похищении людей, убийстве, когда подозреваемого или задержанного действительно, серьёзно покалечили, то прокуратура всё же такие вещи расследует. А в Чечне - нет, там карт-бланш сотрудникам милиции дан – делай, что хочешь. Можно человека, который в чём-то подозревается, увезти, держать в погребе, пытать, делать с ним, что угодно, а потом он куда-то пропадает – по-видимому убивают. Люди так и не находятся.
Мы наберём материалы дела, смотрим, что там успели наработать до начала нашего участия в этом деле, - и, как правило, там выполняются абсолютно формальные следственные действия, которые имеют заведомо отрицательный результат. При этом, именно для ЧР Следственным комитетом создана дополнительная нормативная база. Есть много красивых приказов за подписью Бастрыкина о том, как надо расследовать дела, в частности, об исчезновениях людей. Целая комплексная программа принята по расследованию исчезновений людей в ЧР. На бумаге всё очень красиво. Начинаем смотреть, как это работает в конкретных уголовных делах и видим просто тотальный, системный саботаж.
- Вы склоняетесь к тому, что это идёт из Москвы?
- Судя по тому, что центральное следственное управление, главное СУ СКП РФ во главе с господином Бастрыкиным, на это никак не реагирует, я подозреваю, что это некое попустительство, которое с самого верха идёт. Я даже боюсь догадываться с какого верха. У меня именно такое впечатление: что на самом верху люди решили, что с терроризмом на Северном Кавказе можно бороться любимыми средствами.
На мой взгляд, это приводит к тому, что количество терактов не уменьшается. Мы будем сейчас каждые три месяца слушать о ликвидации очередного очень авторитетного террориста из какого-нибудь зарубежья. Каждый раз это будут новые фамилии. Тем не менее, это террористическое подполье останется. Потому, что существует эта тотальная система беззакония, безнаказанности и страха, - завтра могут любого схватить и он: а) сознается чём угодно, б) выдаст любых людей и при этом ещё обвинит их в том, в чём скажут. Если он такой, как Умарпашаев – 5 классов образования, Ташукаев – 4 класса. Это люди малограмотные, забитые, ни разу не выезжали за пределы Чечни, и их, насколько я понимаю, действительно, можно подержать пару месяцев, дождаться, когда у них бороды отрастут, - как у Умарпашаева была, а у него она уже приличная была, - и впоследствии можно уже их убивать и докладывать о том, что террорист ликвидирован. "Поднимать раскрываемость".
В этом тоже нет ничего нового. У нас милиционеры в других регионах занимаются примерно тем же: создают благополучную статистику раскрываемости краж, разбоев и т. д. К сожалению, в России это повсеместная практика. Но в других регионах всё-таки не фальсифицируют дела по терроризму. А в Чечне, хочу напомнить, три года назад назад было дело Руслана Асуева – была разоблачена целая группа сотрудников милиции, которые убивали неповинных людей, потом надевали на них камуфляж, привязывали к ним пояса с тротилом и отчитывались таким образом о борьбе с терроризмом. Вопрос: зачем? Один из них откровенно сказал, что он хотел занять должность, стать начальником криминальной милиции района. Целая банда была разоблачена. Насколько я понимаю, таких "борцов с терроризмом" в Чечне осталось достаточно много. При полном бездействии следственных органов прокуратуры они себя чувствуют достаточно спокойно. Зачем бороться с оставшимися террористами, если террористов можно делать из обычных, нормальных людей? Может быть, они безграмотные и об адвокатах даже помышлять не будут.
- По сообщению Би-Би-Си члены российской делегации в ПАСЕ ставят себе в заслугу то, что им "удалось добиться компромиссных формулировок по всем ключевым вопросам этого доклада и проекта резолюции". Не окажется итоговый текст резолюции, которая должна быть принята ПАСЕ 22 июня 2010 г., слишком мягким, соглашательским, удобным для Кремля?
- Я лично, очень хотел бы надеяться на то, что, всё-таки, такие международные институты, как Совет Европы, ПАСЕ и др. способны и, самое главное, хотят оказывать позитивное влияние на то, что происходит в России и, в частности, на ситуацию на Северном Кавказе. Но иллюзий по этому поводу я давно не питаю. Думаю, что нам, российским гражданам, рассчитывать на это вряд ли приходится. Спасение утопающих дело рук самих утопающих.
Если "Мемориал" ориентируется на Европейский суд, все дела сразу направляет в ЕСПЧ, то я считаю, что нужно больше задействовать национальные юридические механизмы. А когда они дают сбои, - как сейчас в Чечне, - то нужно мобилизовать общественное мнение. Я считаю, что мы должны показать и журналистам, и профессиональному юридическому сообществу внутри России, что у нас есть регионы, где не работают наши российские законы. Оперируя этими фактами, может быть, в меньшей степени ссылаясь на нормы международного права, а в большей степени апеллируя к каким-то влиятельным группам - депутатам, юристам, - нужно говорить о том, что у нас есть несколько регионов в РФ, где при явном попустительстве руководства наших правоохранительных органов игнорируются наши законы.
Мы тоже постоянно обращаемся в суд. В частности, по всем делам, которыми мы сейчас занимаемся, жалобы поданы. Т. е. по каким-то делам они поданы "Мемориалом", а по каким-то - нашими юристами. Я не сомневаюсь, что они все будут выиграны. Ну, а дальше?
Вот 103, если не ошибаюсь, дела только по похищениям людей в ЧР выиграно в Евросуде, или проиграно Россией – это с какой стороны посмотреть. Разве это к чему то привело, вызвало какие-то сдвиги? Никаких. Эти дела как не расследовались, так и не расследуются. И поскольку это очевидно не даёт никакого результата, то в чём смысл этих решений ЕСПЧ? В том, что пострадавшие получат 3-5 тысяч у.е.? Я в этом смысла не вижу. Ну, тогда, если у нас нет гражданского общества, общественного мнения, в широком смысле этого слова, как его на Западе употребляют, ну, давайте с экспертами работать. Я не верю, что самим следователям прокуратуры и СКП, прокурорским работникам, которые надзор должны осуществлять, которые работают в Чечне, - вернее: находятся, должны работать в Чечне – что им самим приятна данная ситуация. Это, в конце концов вопрос, статуса. Они там – никто. На них в Чечне откровенно плюют, игнорируют. Они там не пользуются властью, уважением, не обладают реальными полномочиями. Я не думаю, что им это нравится. Полагаю, что это вот - та сила, которая потенциально является нашим союзником.
- И как их привлечь? Как возбудить их смелость?
- Это - вопрос. Я думаю, что определённое недовольство сложившейся ситуацией есть. Наверное, судьи в Чечне хотят обладать большей независимостью. Наверное, в этом тоже есть определённый потенциал. Думаю, и какие-то чиновники там не очень довольны создавшейся ситуацией. И на федеральном уровне, наверняка, не очень довольны. Почему генерал двух-трёх звездный в Тамбове, Ростове и Нижнем Новгороде должен с законами считаться, а полковник милиции в Чечне – вообще никаких законов не признаёт, а чаще всего и не знает? Он и полковником так стал: первое звание он получил - старший лейтенант, а потом сразу - полковник. Я не думаю, что то, что они делают, нравится их коллегам.
Когда я говорю о мобилизации общественного мнения внутри России – не думайте, что я фантазиями занимаюсь. Я не говорю о том, что "завтра у нас граждане все как один" – нет, этого не будет. Но вот есть профессиональные сообщества, от которых что-то зависит. Опять же – журналистское сообщество – от которого что-то зависит. Это не только "Кавказский узел", это и другие СМИ. Если тема о нарушениях прав человека для многих СМИ и каких-то профессионалов, групп, кланов - является неинтересной, то тема откровенного, наглого нарушения российских законов, которые почему-то все, включая чиновников в РФ должны соблюдать, а в Чечне почему-то не должны, то я думаю, что эта тема многим близка.
Мы сейчас будем думать над тем, как фактуру собрать и как её подать, для того, чтобы это вызывало возмущение не только у правозащитников и у сочувствующих нам СМИ, а у более широкой аудитории. У той, которая способна как-то повлиять на изменение ситуации. И несмотря на моральную поддержку, позиция Запада, очевидно, сильно разбавлена нефтью.
- Да, у них есть свои проблемы.
- Игнорирование чужих проблем до добра не доводит. По-моему, вся современная юриспруденция, все нормы международного права последних лет, выросли как раз на уроках Второй мировой войны, и из той ситуации, которая ей предшествовала, когда все почему-то решили, что им надо заниматься своими проблемами, а то, что кто-то там кого-то оккупировал и что-то у кого-то аннексировал – на это можно глаза закрыть. В результате получили то, что получили.
20 июня 2010 года